Внезапно разразившаяся над головой гроза не долго

волновала ее совесть, туча пронеслась, и на душе стало

опять светло, как на озере после сильной бури. Люся

встряхнулась вся, поправила сбитую кофточку, с сожале¬

нием взглянула на искусанные розовые ногти, свежие гу¬

бы сами собой раскрылись в улыбке, хоть и не такой

беспечной и лукавой, как всегда, была эта улыбка. Крот¬

ко вздохнув, она встала и пошла делать матери холодную

примочку.

Леонид Гордеевич не разговаривал с женой и дочерью

три дня, обедал и ужинал в цехе.

Ах, Люся, Люся!.. Как же это могло случиться? Дав¬

но ли она была маленькой девочкой с тоненьким голос¬

ком и мягкими шелковистыми косичками с бантами?

Давно ли забиралась на колени к отцу и теребила воло¬

сы, ласковая, нежная, светленькая, а он катал ее на но¬

ге? Он представлял ее все еще девочкой. А она, оказы¬

вается, уже взрослая, и вот поставила его перед печаль¬

ным фактом...

В глубине души Леонид Гордеевич чувствовал свою

вину перед дочерью: выпустил ее из виду, доверился же¬

не, она бесхарактерная, неспокойная, безрассудно и вос¬

торженно влюблена в свою дочь, а для влюбленного не

существует недостатков в том, кого любит. Люся вос¬

пользовалась этим. Надо было следить за ней самому.

Но когда? Уходишь в цех утром, возвращаешься домой

заполночь, — только добраться до постели. А дочь, в

сущности, одна. Плохое прививается легко. За последнее

время до него стали доходить слухи о том, как некото¬

рые молодые парни и девушки — дети главным образом

обеспеченных родителей — пьянствовали, воровали, рас¬

путничали. А ведь и его Люся могла попасть в такую

компанию и дойти до преступления.

От этой мысли он съеживался весь, не мог сидеть в

своем кабинете и спускался в цех, чтобы хоть грохот мо¬

лотов заглушил его раздумья, муки. Но и там он думал

о том же: что теперь будет с ней, что предпринять, что

посоветовать?..

На четвертый день после ссоры, поздно вечером, ко¬

гда Леонид Гордеевич работал у себя дома, Надежда

Павловна, виноватая, покорная, неслышными, робкими

шагами приблизилась к нему — он стоял возле книжных

полок и искал какую-то книгу, — бережно взяла его руку

и прижала к своей щеке, к горячему виску, как бывало;

глаза ее наполнились слезами. Сердце его потеплело под

ласковыми, проникновенными звуками ее слабого голоса:

— Ученье от нее не уйдет, Леня, — ведь ей еще и во¬

семнадцати нет. Ты знаешь, здоровье у нее слабое, а она

у нас одна.. Пусть отдохнет довечка этот год, пускай

съездит на море, ей надо укрепить и нервы и легкие...

— Но ведь нельзя же так, Надя, милая, — возразил

он ей мягко. — Нельзя, чтобы человек ничего не делал.

Она молодая... Ее могут затянуть в любую нехорошую

компанию... И пропала! Ты бы об этом подумала!

— Что ты? — испуганно воскликнула Надежда Пав¬

ловна, — Люся умная девочка, она ничего лишнего себе

не позволит. Я знаю! А работать она успеет, еще нарабо¬

тается вдоволь, — жизнь только начинается.

Леонид Гордеевич тяжко вздохнул и покорился, от¬

метив про себя, что вот и опять не может настоять на

своем.

— Я был не сдержан с тобой, прости, — пряча гла¬

за, промолвил он и тихонько погладил пальцами ее седе¬

ющий висок.

Получив гонорар за журнальную статью и премиаль¬

ные, Леонид Гордеевич купил путевку и отправил дочь

на юг; но держался он с ней отчужденно, суховато, с нг-

вылившейся внутренней досадой.

— У других сыновья и дочери в школы, в институты

пошли, а мы свою на курорт проводили, — с горечью ска¬

зал он жене, возвращаясь с вокзала.

...Отогревшись немного, Люся повернулась и безотрыв¬

но, зачарованно стала глядеть на знакомую с детства

картину на стене: лошадь, напрягаясь, везла большой воз

сена по зимней дороге. Нижняя половина картины была

освещена ярче верхней, абажур покачивался, свет пере¬

мещался, и казалось, что лошадь ожила и двигается.

— Что примолкла? Промерзла? — заговорила Надеж¬

да Павловна.

— Мне сегодня было скучно что-то, — задумчиво ото¬

звалась дочь.

— Не всегда же должно быть весело, птичка. — Лежа

на боку, спиной к дочери, Надежда Павловна повернула

голову. — Где ты была? О, в Художественном, «Три се¬

стры»! С Антиповым?

— И пьеса грустная, беспросветная какая-то, точно

на меня черное покрывало накинули, — пожаловалась

Люся, — и Константин тоже... Я заметила, мама, что он

никогда не смеется, а только усмехается, и всегда по-раз¬

ному, в зависимости от причины, вызвавшей эту ус¬

мешку...

— А того парня из кузницы, Антона, ты встреча¬

ешь? — заинтересовалась Надежда Павловна и легла на

спину, положив на грудь книгу. — Как сейчас вижу его—

стоит в прихожей у вешалки, про весь свет забыл... Я по¬

няла, что он тебя любит.

— Да, он мне сказал об этом в тот же вечер. Надо

будет спросить о нем у Антипова.

Замолчали. Вошел Леонид Гордеевич, в жилете, с

расстегнутым воротом рубашки, взглянув на стенные ча¬

сы, обеспокоенно спросил:

— Людмилы еще нет?

— Давно пришла. Вот рядом со мной лежит, — по¬

спешно ответила Надежда Павловна.

— Все покрываешь, — осуждающе произнес он, тере¬

бя бороду. — По танцулькам порхает, дома не посидит...

— Какие танцульки? Она в МХАТе была. «Три'сест’

ры» смотрела,

— «Три сестры»... Три... Было бы, пожалуй, лучше,

если бы их было три, а то вот только одна, да... — не

договорил, скрылся за дверыо.

Люся опять уткнулась в шею матери.

Всю ночь и утро шел снег, укрыл лужи, рыжие пятна

сырой осенней земли, завалил рытвины и ямы, мягко лег

на стеклянные крыши корпусов, на асфальт, и, не трону¬

тый закопченным дыханием цехов, плескал в окна чис¬

тый, радостный свет; изредка в незастекленный квадрат

крыши залетала снежинка, испуганно трепетала в синем

прозрачном дыму, таяла и прохладной каплей падала на

чье-нибудь горячее лицо.

Эту неделю бригада Полутенина работала во вторую

смену. После утренних занятий Антон пришел в цех за¬

долго до сигнала. Наблюдая за Камилем Саляхитдино-

вым, он все более изумлялся: поддержка товарищей как

бы щедро напитала его веселой яростью и отвагой.

«Как все-таки мало человеку надо, — подумал Ан¬

тон. — Оказывается, вот ему, в сущности, не хватало са-

мой малости — простого человеческого внимания. А мо-

жет быть, это главное, без чего невозможна жизнь?

Конечно! Внимание! Это прежде всего желание понять

V человека, помочь ему, поддержать... А особенно в труд-

-ную минуту... А Камиль даже не понимает, почему ему

стало легче жить...».

После того памятного дня, когда Камиль впервые на¬

чал выполнять норму, взгляд его на себя, на свою рабо¬

ту и на окружающих круто переменился. Точно долгое

время с большим усилием взбирался он по крутизне,

скользил, скатывался назад и вот достиг, наконец, вер¬

шины перевала, откуда все видно и где легче дышится.

«Что со мной делается? Ай-яй! —с удивлением думал

Саляхитдинов. — Почему меня так тянет в кузницу, к мо¬

лоту?»

И на Сарафанова тоже повлияла эта перемена; он

стал менее угрюмым, наоборот — даже веселым, провор-

ным; он красиво и ловко играл кочережкой; раскаленная

болванка плавно выписывала в -воздухе дугу от печи к

молоту.

Камиль заметил, за собой, что ходит он по кузнице

прямо, с достоинством, глаз не прячет, а смотрит по сто-

ронам открыто и даже с гордостью; он ощутил неведо¬

мый ранее сладкий, пьянящий вкус труда. В работе был