Я памятник себе воздвигнул долговечный;

Превыше пирамид и крепче меди он.

Ни едкие дожди, ни бурный Аквилон,

Ни цепь несметных лет, ни время быстротечно

Не сокрушат его. — Не весь умру я; нет:

Большая часть меня от вечных Парк уйдет...

А через два тысячелетия появился державинский «Памятник»:

Так! — весь я не умру; но часть меня большая,

От тлена убежав, по смерти станет жить,

И слава возрастет моя, не увядая,

Доколь славянов род вселенна будет чтить.

И хотя Державин назвал свои стихи подражанием Горацию, разве не очевидно, что сходна только кровеносная система, но кровь иная — другого времени, другого народа. И гонит ее по строкам — артериям стиха — сердце совсем иного гения.

А потом Пушкин написал драгоценнейший для нас «Памятник»: и в нем такие строки:

И долго буду тем любезен я народу,

Что чувства добрые я лирой пробуждал,

Что в мой жестокий век восславил я свободу

И милость к падшим призывал.

И хотя в горациевском, державинском и пушкинском «Памятниках» много сходного, почти всё на первый взгляд: хотя бы державинское «И слава возрастет моя, не увядая, доколь славянов род вселен- на будет чтить...» и пушкинское «Слух обо мне прбйдет по всей Руси великой, и назовет меня всяк сущий в ней язык, и гордый внук славян, и финн, и ныне дикой тунгус, и друг степей калмык...»; или строка Горация «Не весь умру я...» и пушкинское «Нет, весь я не умру — душа в заветной лире мой прах переживет и тленья убежит. ..» — да, хотя кажется, что почти все сходно, но первый этот рассеянный взгляд обманывает. И ты уже чувствуешь, что, напротив, тут все свое, все отлично.

«Все?» — мысленно переспрашиваешь ты.

Нет, конечна же, в «Памятниках» есть общая, главная мысль, вновь и вновь рождающаяся в самых светлых умах. Мысль о том, для чего же существует человечество, что остается, передаваясь из поколения в поколение, чего не сметет «ни цепь несметных лет, ни время быстротечно».

Что остается? Камень — крепости, дворцы? Но они тоже разрушаются ветром, дождями, тяжестью тысячелетий. Ответ поэзии иной. «Тленья убежит» творчество, разум, призыв к справедливости.

Навечно остается память, мысль, которая должна преградить путь безумствам прошлого; поэзия — лишь одно из самых высоких проявлений памяти человечества.

Что «тленья убежит» — ив посмертной жизни поэта, и в жизни народа?

«Памятники» повторяли и повторяют во все века, что нет тут разных решений. Слишком долго мы живем, слишком много испытали мы, люди, чтобы в поэзии уцелели ложные и временные ответы. Инстинкт правды проницает истинную поэзию, как инстинкт материнства — душу женщины, когда она вынашивает ребенка, а потом отстаивает его существование. Нет разных ответов, но нет и конца теме. И каждый поэт вкладывает в свое решение личный неповторимый опыт и опыт своего народа, память о пережитом.

Читаешь гордые строки: «... В мой жестокий век восславил я свободу и милость к падшим призывал», а в воображении возникает страница, где задумчивыми и отчаянными какими-то штрихами пушкинского пера изображена виселица с пятью повешенными — Рылеевым, Пестелем, Муравьевым-Апостолом, Каховским, Бестужевым- Рюминым, на белом листке рукописи, как на нетающих николаевских снегах, и дважды торопливым почерком повторено: «И я бы мог...» Его казнь совершилась в другую зиму.

Сколько же в истории этих безнадежных зим! И какой более высокий смысл может быть в поэзии, чем растопить снега — пушкинской милостью, честью, красотой, разумностью, пушкинской памятью.

В «Памятниках» — а ведь их известно много, под этим и другими названиями, до строк Маяковского «Мой стих трудом громаду лет прорвет...» и Валерия Брюсова «Распад певучих слов в грядущем невозможен, — я есмь и должен быть», — в «Памятниках» живет, звучит не умолкая мысль народа, длинной чреды сменяющихся поколений.

И непременно надо было вспомнить о них на этих страницах, в книге, посвященной сказочникам, потому что и в сказке существуют такие разветвляющиеся по всей стране и по всему миру, по всем временам семейства, где сказки по-сестрински сходны темой и по человеческому свойству неповторимости отличны друг от друга.

Сказки — это тоже величайший нерукотворный памятник, в котором народ сохраняет то, что по его воле «тленья убежит».

Когда говоришь — «народная сказка», «народная песня», это не может означать — ничья, общая. «Ничто» и родит только «ничего», одну пустоту.

Сказка, как жемчужина, в течение веков в совершенной красоте сформировавшаяся в раковине.

Но говорят, что и жемчужина тускнеет, не касаясь тела, а в общении с живой красотой приобретает новую прелесть, не существовавшую на дне моря в створках раковины.

Народная сказка живет, пока переходит из уст в уста; ее жизнь в течении, как и жизнь реки. Один из видных советских писателей, сказочник и знаток фольклора Андрей Платонович Платонов, писал: «...Народное творчество, будучи работой миллионов, имеет жизненный опыт безграничный. Что не вполне удалось одному человеку, другой восполнит, а третий доведет до совершенной простоты и глубины, потому что народ охватывает всю действительность не только в ежедневном труде, в борьбе и в пространстве, но и в памяти своих поколений и во времени — народ бессмертен».

Что из того, что авторы сказки нам не всегда известны; оттенки мысли, слов, сюжета, сообщаемые ими, известны ведь!

Сказка тоже блестит по-другому в свете глаз разных людей, как жемчужина в каждом из никогда не повторяющихся лучей; свойство сверкать по-разному, с бесконечным разнообразием, и отличает драгоценные камни от поддельных и драгоценные слова от полудрагоценных и поддельных.

Только для сказки важно не сверкать ярче, а теплеть, мудреть; красота ее не внешняя, а внутренняя.

Сказка именно потому становится и остается народной, что живое ее бытие немыслимо только в записи, даже наиточнейшей.

Изменения вносятся народными сказителями, почему же они не могут вноситься поэтами, если эти поэты народные? Они вносились Ариной Родионовной, няней Пушкина, и Пелагеей, няней Аксакова, и так же, по тому "Же праву, сыновьями народа — Пушкиным и Аксаковым. Андрей Платонов говорил о Пушкине, что народ передоверил ему на время «свое живое существо».

Главная тема сказки — борьба добра и зла — вновь и вновь возникает в мышлении разных.людей, несходных поколений, потому что о ней не может не задуматься в свою пору каждый, один — мельком, другой — навсегда. Как не задуматься об этом, когда у тебя появляется ребенок? Кто предскажет, сумеет ли он с честью пройти через свою судьбу?

И вот одно из ответвлений вечной темы борьбы добра и зла воплощается в сказке.

Кто-то передаст ребенку услышанную в детстве сказку, ничего не прибавив и не убавив, и тем тоже совершит важное дело, сохраняя ее бессмертие. Другой вплетет в нее иногда одно слово, одну фразу или только отнимет одно слово, и, если оно было лживым, в сказке прибавится света. А третий передаст услышанное по-своему, и сказка как 'бы выбросит новую весеннюю ветку.

То, что покажется лишним народу — тысячам и миллионам людей, поверяющих друг другу сказку, — народ уничтожит.

Он не станет выпалывать лишнее, как сорную траву, он не сжигает, не запрещает, а просто забывает недостойное его. Матери и отцы не рассказывают этого детям.

А если люди забудут нечто важное и прекрасное? Ведь и миллионы людей могут ошибаться, и были в истории изуверские эпохи, когда дым костров не давал разглядеть истину и жестокость времени не позволяла задуматься о прекрасном. Но и тогда оставались в народе люди, сохранявшие чистоту сердца и ясность мысли.