сучьев и ветвей, перед которой теплая войлочная юрта монгола —

нечто вроде дворца».

Орочоны бродили по западным склонам Большого Хингана и

занимались охотой. Их кормил промысел на оленя (изюбра), рога

которого — панты — содержат лекарственное вещество, известное

в китайской медицине уже несколько тысяч лет. И теперь это

лекарство — пантокрин — очень ценится медицинской наукой и

широко применяется.

На восточном склоне Большого Хингана, кроме бродячих

орочон, расселились дауры. Они жили оседло, занимались

хлебопашеством. Многие орочоны попадали к ним в кабалу. Дауры

заставляли кабальных орочон охотиться артелями, снабжали их -порохом

и свинцом.

Перевалив через Хинган, на его западные склоны, орочоны

охотятся 0се лето и осень в горах, а дауры забирают себе всех

убитых зверей, в особенности дорогие панты. Охотники-орочоны

взамен получают от дауров просо для питания, порох и свинец для

промысла.

* * *

Поднимаясь вверх по течению Гани, экспедиция дошла до

впадения в нее притока Экена. Шли без всяких проводников.

Забирались в такие непроходимые топи и чащи, откуда трудно было вы-

браться. Дно долины Экена покрыто торфянистым черноземом,

местами заболоченным, и все изрыто норами кротов, в которые то и

дело проваливались ноги лошадей. Даже когда пытались итти

повыше, по пологим склонам этой реки, тоже нередко попадали на

заболоченные места.

Наконец, на пятый день пути, перед усталыми, измученными

путешественниками показалась маленькая деревушка. В ней жили

оседлые орочоны. Деревушка называлась Олочи. От жителей

узнали, что отсюда есть дорога в Мэргень. Правда, это была не дорога,

а едва намеченная тропа. Но весть эта была радостной: значит,

экспедиция не сбилась с направления, хотя двигалась только по

компасу.

Первая задача — найти старую китайскую дорогу, идущую в

город Мэргень — была счастливо достигнута. Дальше уж было

ясно, что они придут в населенные места, как бы ни было трудно

на новом пути.

Радость была так велика, что хотелось салютовать из ружей,

кричать «ура». Но у Кропоткина и его товарищей не было никакого

оружия. Он раз навсегда решил путешествовать даже в самых

диких местах без всякого оружия. Кропоткин считал, что вид

вооруженного пришельца всегда раздражает местных людей, они

должны подозревать его в нечестных намерениях, а человек без

оружия располагает к доверию. И Кропоткин ни разу не ошибся в

своем расчете: его везде встречали дружески. Отсталые, даже почти

совсем дикие люди, орочоны встретили его приветливо, радушно.

Кропоткин доброжелательно относился к простым людям, уважал

их человеческое достоинство. Он никогда не смотрел на диких

кочевников как на низшие создания. Из своих путешествий он

вынес убеждение, что все отсталые племена Сибири и Дальнего

Востока не только способны к культуре, но и очень одаренные

люди.

В орочонской деревушке экспедиция сделала привал. Люди

немного отдохнули и с новыми силами двинулись дальше.

Все приободрились и были уверены, что их цель будет

благополучно достигнута. Исчезли опасения — и вместе с этим силы точно

утроились. Позади были дни, когда измученные путники брели в

неведении, выйдут они или нет на какую-нибудь дорогу, к каким-

нибудь населенным местам или им, измученным и голодным,

придется возвращаться обратно по компасу и по снятой Кропоткиным

карте на запад к своей границе.

Теперь уже не было никаких сомнений, что экспедиция на

верном пути.

Старая китайская дорога шла на Мэргень. Правда, дорогой ее

можно было назвать только условно. Двигаться по ней было

немного легче, но по мере того, как караван углублялся в горы,

прорезанные падями, все тяжелее приходилось лошадям.

«Тут мы очутились, — пишет Кропоткин, — в лабиринте пологих

падей. Пади эти покрыты такой яркой зеленью, что издали

можно было заглядеться на них, но ступит лошадь — и под покровом

травы везде сочится вода; тихо пробираешься по пологой

покатости.

Вся падь покрыта слоем чернозема, напитанного водой, как

губка. Кругом все мертво, время от времени только раздается

«рявканье» гурана — самца дикой козы; людей не видно; в одном

только месте наткнулись мы на двух спрятавшихся за дерево

орочон. С испугом просили они казаков не трогать их жен и детей,

оставленных в таборе, к которому мы вскоре должны были дойти».

В этом районе пришлось пробираться в лабиринте пологих

падей и многочисленных ручьев, образующих реку Малый Хайлар,

которая, сливаясь с рекой Большой Хайлар, образует пограничную

с Забайкальем Аргунь.

* * *

Неизвестно было, что представляет собою гребень гор Большого

Хингана: верно ли, что он так грозен и недоступен, как о нем

говорили, действительно ли его склоны необычайно обрывисты,

высоки и круты, а ущелья всех его ручьев и рек очень тесны и заросли

непроходимыми лесами. Эти мысли не оставляли Кропоткина, когда

он в своей одноколке приближался к перевалу через Большой

Хинган.

Наконец караван добрался до последнего перед перевалом

ущелья, покрытого хвойным лесом, и медленно пополз вверх по его

склонам. Проводник, который каким-то особым чутьем охотника

много раз помогал находить нужное направление, теперь был

свободен и занялся своим прямым делом. Он то и дело оглашал тайгу

меткими выстрелами из фитильного ружья, которое даже для

Маньчжурии было устарелым. Он бил коз и снабжал караван

мясом. По вечерам под старыми елями и пихтами разводили огромный

костер и над ним на вертеле жарили куски козьего мяса.

Путешественники подкреплялись, отдыхали и начинали петь сибирские

песни. У Кропоткина был неплохой голос, он всегда запевал и

дирижировал. Он же давал команду отбоя и заставлял всех

укладываться спать, чтобы утром встать со свежими силами.

Однако сам он не скоро ложился. В своей палатке он зажигал

фонарь, доставал дневник, записные книжки, записывал все

интересное, что примечал за день, наносил на карту отметки

пройденного пути, высоты определенных им точек, наклеивал ярлыки с

надписями на собранные образцы горных пород, раскладывал для

гербария растения, определял их, надписывал. Все это он аккуратно

прятал среди товаров своей повозки.

Кропоткин работал дольше всех и больше всех, а когда утром

вставал, никто из спутников не замечал у него следов усталости.

Бодрый, оживленный, он деловито распоряжался; никогда никто не

видел его раздраженным, и все только удивлялись мягкости и

доброте его характера.

Начинался день, и опять шли по яркой зелени пади, держась

берега реки, пока не попадали в места, где копыта коней начинали

чмокать по воде. Тогда поднимались повыше, шли по склону, по

пологой покатости, где, казалось, не должно быть воды. Но и здесь

под копытами лошадей лежал толстый слой торфянистого

чернозема, тоже, как губка, напитанный водой. То и дело по дороге

попадались небольшие стада непуганых, диких коз. Но ни людей, ни

домашних животных путешественники не встречали.

Под дугами четырех одноколок побрякивали колокольчики.

Фыркали лошади...

К счастью, эти болота Большого Хингана на глубине полуметра

имели твердую подпочву из мелкого наносного камня или крупного

красного песка. По таким болотистым падям могли двигаться не

только верховые, но и пробирались потихоньку одноколки. Их

высокие колеса оказались неплохо приспособленными к такому

пути.

Иногда попадали на каменистые склоны, где лошади шли