Eё в детстве считали порченой, ну, а после признали лапочкой,
а сейчас она точно — кошечка, хоть не хочет, а просто дразнится:
закрывает глаза ладошками и мурлыкает «восьмикла-а-а-ссница-а-а»,
и смеётся — играет, стервочка, ведь не любит, а так... ласкается.
С червоточинкой, злая девочка, потерявшая нить скиталица,
а накручено-наворочено — там Хайнлайн вперемешку с Маркесом,
с ней непросто, но междустрочия обозначены красным маркером.
Он не знает, чем всё закончится: в ней огонь, но прохладны пальчики,
в нём — столетнее одиночество постаревшего Принца-мальчика,
но всё туже в клубок свивается, всё острее согреться хочется.
...Спи, Алиса, усни, красавица, чудо-юдо моё без отчества...
ПРИНИМАЙ НЕИЗБЕЖНОЕ
Не отзывайся, пока она ходит вокруг да около,
выманивая тебя на голос подобно сладкоречивой сирене.
Не поддавайся на провокации скользящего шёлком локона —
он многажды перекрашен и давно сам в себя не верит.
Впрочем, нет смысла в увещеваниях, пропадут втуне.
Принимай неизбежное, открывай шлюзы, утопай в нежности.
У неё в роду шальные пульсары и неукротимые лисы-кицунэ,
а также одна куртизанка, владевшая даром изящной словесности.
Будь готов к чудесам — она их выпекает быстрей, чем пончики,
но не вздумай ахать, если чудо не дастся в руки.
Она, конечно, не ангел — так и во ржи растут колокольчики,
зато с ней быстро проходят приступы душной скуки.
Но всё же, пока она только ходит вокруг да около,
уже подобрав ключи, но вволю не наигравшись,
подумай, ощущая всем сердцем скольжение огона —
от таких никогда не уходят.
...Даже расставшись...
КАЛИ-ЮГА ИДЁТ К ЗАКАТУ
Вишну уронит семя в пупок глубокий
(видишь, на пол-фаланги вошёл мизинец...),
значит, к рассвету, из вод изначальных соткан,
вырастет лотос, и...
...Если пройду низину
времени, где заблудились слова и тени,
то расскажу, конечно, витиеватей,
ну, а пока, прости, — через три ступени,
и опуская чувственность так некстати.
В общем, проснётся Вишну, разбудит Брахму,
что в единичном лике являет четверть
целого образа;
Брахма подвесит драхму
нового солнца в мире, не знавшем смерти,
и понесётся время, не видя цели,
но ощущая плотское острым нюхом.
...Если бы руки гладили, звали, грели,
если бы губы, нежно касаясь уха,
словом ласкали, я б рассказала ярче,
но...
Отстранение — форма и суть защиты.
Слушай, что будет, седой мой усталый мальчик,
слушай, мужчина, — тот, в чьей ДНК прошита
тяга, потребность, сравнимая с болью роста,
быть объяснённым, принятым и любимым, —
всё повторяется.
Время обгложет остов
этого мира, и память об эпонимах
разом утратят реки, моря и горы —
так возвратится к форме времён начала
сущее.
...Если б меня отпустила гордость,
я бы, наверно, о главном сейчас кричала,
но...
Полночь над городом, сыплются сны и звёзды,
время в словах теряться и слово прятать.
Окна открыты.
Дом полнит настывший воздух.
Спи.
Калиюга идёт к закату...
ОТ ЯБЛОКА ДО ЯБЛОКА
Проснёшься — в ладонях яблоко Гесперид
светом продлённой юности так горит,
что изумиться некогда — кто, откуда?
Такое чудо,
безусловно, падает с потолка —
так сжимай покрепче, лелей в руках,
а не то вороне — воронье горе.
Яблоко явилось издалека,
оттого и держится свысока,
но атлас на ощупь и пахнет морем
и полынной горечью тех дорог,
где ходил до света ничейный бог.
Восхищайся тихо.
Капризна милость
всякого верховного существа,
но во всём действительность такова:
если получила, то отличилась.
Впрочем, к чёрту частности.
Посмотри:
спит, как подневольные и цари,
после многих подвигов непробуден,
не Геракл, ну что ты, Эрот с тобой,
не Улисс потерянный — свой герой,
спутник на орбите банальных будней.
И во сне уловит призывный взгляд,
и глаза откроет, и скажет: «Баст,
яд миндальный, honey, малышка, здравствуй».
Хоть для поцелуя круглится рот,
протяни ему небывалый плод —
не соблазна, но беспримерных странствий.
Нет, всё будет лучше, чем в прошлый раз:
змей бессилен, мир этот сшит на вас.
Удивляйся, избранная из женщин:
проведёт по кожице языком,
чуть прикусит пальчики, а потом...
«Прочее — твоё...», — шепчет.
Шепчет...
ДАЖЕ ТОГДА
...И тогда, когда взгляды,
соприкоснувшись, на миг отпрянут,
а после снова сойдутся в маленьком поединке,
и тогда, когда воздух станет густым и пряным,
но ускользающим,
словно чья-то жизнь на дагерротипном снимке.
И тогда, когда губы твои
коснутся дыханьем моих ключиц,
а тяготение тел станет острым и обоюдным,
и ты не поймёшь,
чего хочешь больше —
смять меня или упасть ниц,
объявляя новоявленным чудом.
И тогда, когда мир сомкнётся,
образуя остров,
и пальцы твои войдут в реки моих волос,
и время разделится
на ушедшее «до»
и неизвестное «после»,
а то и вовсе, с цепи сорвавшись,
пойдёт вразнос:
закончится разом
и тут же начнётся снова —
даже тогда, слышишь,
я
не скажу
ни слова...
ЗДРАВСТВУЙ ВСЕГДА
Целую пальцы твои кончиками своих пальцев...
Здравствуй...
Ты тоже чувствуешь, что мир сжался
и замер на расстоянии одного удара
вечно спешащего сердца?
Хотя у нас безвизовый коридор,
мы, конечно же, злостные невозвращенцы
и нарушители собственных границ.
Ты адепт новой веры моих открытых ключиц.
Я для тебя раздеваюсь — обязуешься чтить?
Читать между строк и,
не веря ни единому слову,
верить в меня?
Слова...
Это слова нами играют,
обещанием мая манят,
вот-вот захлопнется западня...
Клак...
Так ти-хо...
...Пальцам, сведённым в «замок»,
невдомёк, что в мире существует
что-то ещё.
Целую тебя непоследовательно:
губы...
и снова губы...
и снова...
плечо.
Развиваю серию поцелуев
на кончиках пальцев.
В кои-то веки не опасайся данайцев...
Время бьётся мобильно,
упакованное в пластик
руками трудолюбивых китайцев.