Их корабль подходил к берегу со стороны Англии на следующий день после подписания мира. Ночь была по-осеннему холодной и туманной; на небе ярко сияли звезды, изредка исчезая в голубой дымке. Весь берег светился огнями. Соединяя прибережные городки, гирлянды фонарей слились в одно большое пятно мутно-желтого света в дрожащем ореоле влажного морского тумана. В небо то и дело взлетали ракеты, одни взрывались, другие лишь оставляли дорожку красноватого дыма. Ветер доносил до корабля обрывки военной музыки, но даже бравурные фанфары не могли рассеять торжественную меланхолию этой ночи: опьянение от перемирия уже давно прошло, оставив лишь немножко радости. На борт забрался английский пилот; он был пьян и, пошатываясь, повторял низким растроганным голосом на лондонском просторечии:

— Every man on land is married to-night, Ladies...[18]

Элен спряталась от него в своем любимом местечке на носу корабля, где бежевый бультерьер капитана грыз трос. Она подолгу с умилением любовалась слегка покачивающимися в ночи берегами Франции. Никогда ее сердце не билось так радостно при возвращении в Россию... Они будто приветствовали ее своими освещенными городками и взлетающими над морем ракетами. Элен казалось, что даже запах ветра был ей знаком; она закрыла глаза. Она не видела эту милую, прекрасную землю пять лет... Они казались ей бесконечными: она столько всего пережила... Она выросла и теперь уже была не ребенком, а девушкой... Война потрясла весь мир, унесла жизни бесчисленного множества людей, но Элен позабыла все это. Она беспощадно гнала от себя мрачные воспоминания, сознание собственной силы и пьянящая молодость кружили ей голову. Постепенно ею овладел дикий восторг. Вскочив на моток троса, она выпрямилась навстречу ветру. Море искрилось от слабого света огней корабля. Элен слегка вытянула губы, словно целуя морской воздух. Она радостно парила в воздухе, чувствуя себя такой легкой, будто что-то толкало ее вперед.

«Это молодость, — с улыбкой думала она. — Ах! В мире нет ничего чудеснее...»

Подошел Макс; она узнала его по звуку шагов и огоньку трубки.

— Ты здесь? — спросил он усталым голосом.

Он подошел к ней, облокотился на перила и молча посмотрел на море; свет фонаря освещал его лицо. Как же он изменился!.. Он был из тех мужчин, которые в ранней молодости выглядят красивее и изящнее, нежели они есть на самом деле. Ему не было и тридцати, а его гладко выбритое лицо уже округлилось и подурнело; на щеках и вокруг губ проступили неприятные морщины; его ресницы уже не были такими красивыми и шелковистыми, как раньше, исчезла и та презрительная ямочка над когда-то красивым, а теперь осунувшимся от усталости и раздражения ртом со сверкающими золотыми зубами.

Он тихонько свистнул бультерьеру:

— Ну-ка, Свел, дай мне сесть... Элен, подвинься...

Он уселся рядом с ней, взяв собаку на колени. Элен сказала вполголоса:

— Те огни справа — скорее всего, Гавр... Такие яркие... Мне кажется, я узнаю Кот-де-Грас... Да, это Франция, Франция!

— Ты рада? — со вздохом спросил Макс.

— Да, а почему мне не радоваться? Я люблю эту страну, и мне кажется, что эти огни предвещают перемены к лучшему.

Он ухмыльнулся:

— Наивная юность... Тебе наплевать на все эти фейерверки, музыку, крики в честь подписания мира — для тебя это всего лишь... Девчонки бывают так глупы...

— Идите, идите сюда, — тянула она его за руку, — отсюда вам больше понравится... Посмотрите туда... Что такое, вы не в духе? Раздражены? Отчего же? А я радуюсь, и на душе у меня так легко... Потому что мне семнадцать, дорогой мой, а это счастливый возраст!

Элен поднесла свою обнаженную загорелую руку к губам и кончиком языка лизнула ее, почувствовав вкус соли, который приобрела ее гладкая кожа за десять дней в море. Макс с любопытством посмотрел на нее.

— Сказать тебе кое-что? — спросил он, немного помолчав. — Надеюсь, ты не обидишься!.. Ты не выросла и не постарела, как ты пытаешься мне доказать, а всего лишь помолодела. В пятнадцать лет ты была старушкой... А теперь ты наконец-то в своем настоящем возрасте...

— Скажите на милость, и как же вы догадались? — пробормотала она.

Он наклонил голову:

— Я все вижу, девочка моя, и все понимаю, а если что и не понимаю, значит, просто не хочу понимать...

— Ах, неужели? — сказала Элен, а сама подумала: «Пора начинать... Посмотрим, кто из нас окажется сильнее...»

Внутри ее всю трясло от злобной лихорадки, и в то же время она с искренней грустью думала: «По сути, я ничем не лучше их...»

Ее память вернулась к той маленькой несчастной девочке с полным любви сердцем, образ которой она лелеяла эти годы, и она вновь про себя сказала: «Ну погоди, я тебе покажу...»

Они проплывали мимо двух берегов, с которых Франция и Англия наперебой гремели фанфарами и запускали фейерверки, а впереди, словно плавая в рыжеватой морской дымке, светились украшенные флагами порты.

Элен, забывшись на несколько мгновений, по-детски сцепила ладошки в замок.

— Я приезжала сюда в детстве. Это единственное место на земле, где я была счастлива, — тихо сказала она, ожидая услышать столь знакомый ей сухой смешок.

Однако Макс не сразу ответил ей, а когда наконец заговорил, его голос, в котором слышались мягкие, неуверенные нотки, звучал по-новому:

— Я знаю, ты не была счастливым ребенком... Видишь ли, Элен, порою мы причиняем боль, сами того не замечая... И строим жизнь не так, как нам хочется... Ты выросла...

Они помолчали.

«Интересно, поймешь ли ты, что значит слово “страсть”...»

Он молча курил, глядя на звезды.

«Их блеск едва заметен... Свет земли приглушает его... О чем я говорил?.. Ах да, о страсти... Взять, к примеру, твоего отца... У него страсть к игре, ужасная, слепая, непреодолимая... Моя бедная Элен, ты из породы людей, которой свойственна страсть, которая полностью отдается ей и никогда не будет принадлежать себе, вопреки любым обязанностям, любой морали... Твои родители из той же породы. Не переменишься и ты. Но я не такой... Вы связаны узами страсти, которые никогда не ослабнут, они опутывают, душат вас... Пусть я делал больно, но я хотя бы раскаиваюсь, у меня осталось что-то святое... Мне чужды эта жадность, эта жестокость... Сначала я думал, что понимаю их...»

Он отвернулся и, стыдясь, вытер рукой глаза, видимо смахивая слезу.

— Не знаю, что это со мной, Элен, — наконец заговорил он, — с тех пор как умерла моя мать, у меня на душе кошки скребут... Да еще как! Ты и представить себе не можешь... Я так любил мать... Другим она казалась черствой и холодной... Но во мне она души не чаяла... Когда я был рядом, ее лицо менялось, и даже не от улыбки, оно светилось каким-то внутренним светом, который загорался лишь для меня одного...

Элен с удивлением слушала его, потому что любовь ребенка к своей матери была для нее совсем незнакомым чувством, но потом она решила, что он лишь изливал свою злость на Беллу и ее тираническую, всепожирающую любовь.

А Макс тем временем с горечью вспоминал слова матери, когда-то брошенные в пылу ссоры: «...в один прекрасный день ты женишься на Элен... Подобные истории всегда так заканчиваются...» Тогда он рассмеялся. Тогда... Он и теперь улыбается при этой мысли... Но кто знает, иногда самые незначительные слова, особенно если того, кто их сказал, больше нет в живых, становятся пророчеством... Он быстро отогнал от себя это воспоминание. Элен тихонько сказала:

— Если хотите... мы могли бы стать... хорошими товарищами...

Он вздохнул:

— Я бы хотел. У меня их совсем не осталось. Теперь у меня нет ни одного друга. — Он сжал ее руку в своей. — Знаешь, мы уже давно могли стать друзьями, если бы ты только захотела... Но ты была такой несносной...

— Полноте, — сказала она смеясь, — не утруждайтесь объяснениями... Считайте, что мы тоже подписали мирный договор этой ночью... — Она спрыгнула на пол: — Я иду спать...