А больше всего ему не понравилось, что Смирнов снова отлынивал от репетиции. Хором управляла одна из старших девочек – широкоплечая, с парой задорных рыжих хвостиков. За роялем сидела другая крупная девочка, с косой. Она выкрикивала замечания скрипучим голосом.

Голос Самоварову показался знакомым. «Не эта ли особа говорила со мной по смирновскому телефону? И заявила, что самоварчик мне не отдаст?» – подумал он.

Через полчаса клей для попорченной решётки у Самоварова был готов. В служебном коридоре до сих пор топотали и скрежетали своими железками водопроводчики. Рваная труба отвечала на их заботу, выдыхая то зловонный пар, то мелкие брызги. Вандалы отвечали односложно, сиплым хором. Чтоб не мешать им и самому не стать обрызганным, Самоваров отправился в аванзал не по служебной, а по парадной лестнице. Перед собой он с осторожностью нёс лоток, заполненный инструментами и химикатами.

Поначалу он не обратил особого внимания на мелькнувшую мимо мужскую фигуру с папкой подмышкой. Его удивила лишь скорость, с какой неизвестный взбегал по высоким, трудным ступеням старинной лестницы.

На лестничной площадке, у большого окна, быстроногий незнакомец внезапно остановился. Самоваров, который шёл вслед за ним, от неожиданности едва не споткнулся. Склянки нестройно звякнули друг о друга в его лотке. Незнакомец на миг с сочувствием обернулся, швырнул свою папку на широкий генерал-губернаторский подоконник и достал из кармана мобильный телефон. Номер он набрал молниеносно и тут же заговорил:

– Это Андрей. Вы не передумали?

Самоваров со своим лотком медленно продолжил путь по лестнице.

– Уверяю вас, это прекрасное крепкое строение, лучшее на Архиерейской, – сообщил в телефон незнакомец. – На задах какие-то сараи и маленький садик. Это всё можно снести… Отличное место в центре, а прошу я недорого.

Самоваров в замешательстве снова звякнул лотком. Только теперь он догадался, что перед ним не кто иной, как давно им ожидаемый Смирнов. А расписывает он прелести особняка Тверитина!

Самоваров не сразу узнал таинственного наследника: по телевизору старшего друга-поэта оплакивал некто невзрачный и одутловатый. Что значит коварный экран! Наяву, во плоти, Смирнов был молод и ясен лицом. Белый пушистый свитер с оленями, вышитыми на груди, придавал ему что-то скандинавское, свежее, экологически чистое. Глаза у Смирнова оказались удивительно голубыми, надо лбом топорщился мальчишеский русый вихор. Картинка, а не наследник!

Любопытство настолько обуяло Самоварова, что он прекратил подъём по лестнице и стал придирчиво рассматривать стену. Выглядел он при этом вполне убедительно. Пытливый взгляд, видавший виды рабочий халат и лоток с инструментами рисовали образ опытного специалиста по мелкому ремонту. Смирнов не обратил на него ни малейшего внимания и продолжил устраивать свои дела.

– Побойтесь Бога! – весело воскликнул он в ответ на какое-то телефонное возражение. – Другие больше дадут. Я к вам обратился, потому что мне деньги срочно нужны. Желательно на этой неделе… Да, конечно! Хорошо, до завтра.

Он тут же набрал другой номер и завёл неинтересный разговор насчёт визового режима. Самоваров перестал исследовать стену и направился в аванзал. Занявшись пострадавшей решёткой, он раздумывал, что собрался Смирнов сделать с тверитинским особняком. В аренду сдавать?

– Кто это в Мраморной гостиной репетирует? «Чистые ключи»? – раздалось вдруг рядом с Самоваровым.

Он обернулся и увидел Альберта Михайловича Ледяева, жениха Веры Герасимовны. Альберт Михайлович выглядывал из-за бронзовой копии Венеры Каллипиги.

Самоваров удивлённо спросил:

– А вы разве, Альберт Михайлович, не под парафином?

– Парафин у меня после обеда, – пояснил Ледяев. – Мне Верусик позвонила и пожаловалась, что у них в гардеробе холодно. Попросила кофту принести – вот эту, что на мне. Я специально на себя надел, не то потерял бы обязательно. Я очень рассеян и всегда оставляю где-нибудь вещи, которые держу в руках. Многое так и пропало. Возвращаюсь, а моего зонтика, или чемодана, или очков уже нет. Стащили! Моментально! Ни разу ничего не вернули. На себе держать надёжнее!

Альберт Михайлович был одет в нежно-розовую мохеровую кофту с букетами на воротничке.

– Гардероб у нас на первом этаже, – мягко напомнил Самоваров. Он решил, что Ледяев забрёл в аванзал по рассеянности.

– Я знаю, где гардероб. Но я услышал пение… Это в самом деле «Чистые ключи»?

– Кажется, да.

– Странно, – покачал головой Альберт Михайлович. – Ужасный у них аккомпанемент – грубый, даже с фальшью! Пойду гляну, кто это там безобразничает.

Деликатно пригнувшись, Альберт Михайлович нырнул в Мраморную гостиную. Дверь за собой он не прикрыл, и Самоварову было видно, что он подсел к аккомпаниаторше и стал тихо наигрывать – очевидно, показывал, как надо. Хор смолк. Альберт Михайлович говорил что-то, играл, сладко улыбался и, забираясь к высоким регистрам, к краю клавиатуры, приваливался своим детским плечом к упругому боку аккомпаниаторши. В эту минуту можно было бы испугаться за будущее супружеское счастье Веры Герасимовны, если бы физиономия девицы не оставалась чёрствой и невозмутимой. Она что-то возражала. Альберт Михайлович начал играть и говорить громче. До Самоварова донеслись обрывки его фраз:

– Поверьте, милая, моему большому опыту… Помню, раз в Мурманске, в шестьдесят четвёртом году, на гастролях… И тогда Гмыря сказал мне: «А вы правы, юноша!»…

Пёстрой тенью мелькнул в аванзале Смирнов. Он вбежал в Мраморную гостиную и энергично захлопнул дверь.

Через минуту та же дверь тихо приоткрылась и выпустила Альберта Михайловича, более румяного, чем обычно, и со смущённой улыбкой на лице.

Эту улыбку он поспешил объяснить Самоварову:

– Ну вот, сам Смирнов явился… Не очень ловко получилось: я пытался дать несколько советов концертмейстеру (вполне тактично, поверьте!), а это оказалась его жена. Обиделась. Пришлось извиняться, хотя… хотя аккомпаниатор она из рук вон плохой! Даже жене Цезаря не позволено играть до такой степени скверно!

– Уж будто бы Смирнов – Цезарь, – усмехнулся Самоваров.

– А что вы думаете? Цезарь в своём роде. Он хороший хоровой дирижёр и композитор необыкновенно талантливый и оригинальный. Его «Листки из тетради» и «Простые песни» весьма известны, особенно за рубежом. Неужели вы никогда не слышали вот это: ла-ла-ла ла-ла? Ла-ла-ла…

Альберт Михайлович ещё немного попел своим немощным тенорком и добавил со вздохом:

– Правда, последние годы Смирнов не пишет ничего. Забегался, я думаю – гастроли, успех. По себе знаю, как это кружит голову…

«Простые песни», значит? – подумал Самоваров, когда Альберт Михайлович ушёл в гардероб. – Никогда не слышал такого названия. Стыдно, должно быть, не знать композитора Смирнова. И ещё этого – как его? – который вальс вчерашний сочинил. Обоих я не знаю. Зато знаю, что бегает Смирнов, как серна. Судя по походке, не вернёт он мне даже чайник… Господи, до чего же горластые эти детки! Недаром их так разнесло вширь от классического репертуара!»

Питомцы Смирнова с его появлением запели ещё ладнее и звонче. Голоса их стройно вознеслись в сияющую голубизну самых высоких нот. Даже у Самоварова, занятого своими мыслями, спина похолодела, и он физически ощутил запредельный полёта звука. Даже расхотелось думать о плохом. В конце концов, есть ещё и небеса!

Музыку сфер в исполнении «Чистых ключей» нарушили чьи-то частые, сбивчивые шаги. Они послышались за спиной Самоварова. Даже не оборачиваясь, он легко определил: через аванзал к Мраморной гостиной топала женщина на очень высоких каблуках. Шаги чужие, громкие, не музейные. Но мало ли кто тут сейчас ходит, играет, дирижирует!

Не переставая размешивать клей, Самоваров поднял глаза к зеркалу, которое висело рядом с ним, в простенке между окон. Он увидел, что аванзал пересекла неизвестная в дымчато-серой песцовой шубке. Она потопталась у двери Мраморной гостиной, тихонько постучала и через минуту уже обнимала белоснежный свитер Смирнова изящными руками в чёрных перчатках.