Хикеракли, опережавший Мальвина и графа Метелина на несколько шагов, начал было под нос насвистывать, но почти сразу оборвал себя. Кажется, ругнулся. В нём плескалось заметное раздражение — не гнев и не злость, а будто бы громкая, растревоженная досада. Мальвин позволил себе наконец подивиться: от графа Метелина скандала он ожидал давно, но этот-то шут на кой встрял? Шутовство шутовством, да только не производил Хикеракли проблемного впечатления. Пил, прогуливал, но знал свою меру, что для студента младшего курса редкая добродетель. Так неужто не догадывался, чем драка на людях обернётся?

Мальвин запоздало сообразил: он ведь не слышал, с чего началось. И слышать, по правде сказать, не желал — заприметил графа Метелина и счёл это достаточным поводом для дурного исхода. А с чего конфликт завязался, не вник. Как же ему отчитываться теперь, когда замаячили уже впереди дубовые двери секретариата?

Хикеракли вальяжно опёрся спиной о косяк и бросил неприязненный взгляд в сторону приближавшихся Мальвина и графа Метелина.

— Шавка лакейская, — процедил граф Метелин.

— Следите за выражениями! — не стерпел Мальвин. — Не рекомендовал бы вам оскорблять слух многоуважаемых секретарей портовой бранью.

Граф Метелин намеревался ответить, но Мальвин уже стукнул по двери чугунным молоточком в виде пёсьей морды и потянул на себя ручку. Ни малейшего желания препираться с дебоширами далее он не имел.

И, едва окинув взором секретариат, пожалел о своей горячности.

Многоуважаемый глава Академии, господин Пржеславский, лишь изредка спускался к подчинённым из собственного кабинета на третьем этаже; впрочем, «изредка» не значит «никогда».

— Прошу прощения, никак не хотел помешать, — растерялся Мальвин.

— Что вы, что вы, юноша, — с интересом воззрился на него многоуважаемый глава. — Вы ведь префект нашего младшего курса?

— Так точно, господин Пржеславский.

— А отвечаете, как военный.

Мальвин смутился.

— Готовился поступать на службу в Резервную Армию, господин Пржеславский, — всё не выходило у него сменить регистр.

— И что ж сбежали в Академию? Впрочем, лучше молчите — разочаруете ещё старика.

— Вы ведь по делу, господин префект? — подал голос единственный человек, не боявшийся прерывать излияния многоуважаемого главы: его личный секретарь господин Кривет. — Молодые люди неаккуратного вида в дверях — с вами?

Секретарь Кривет говорил со странным акцентом — кажется, корни у него баскские, но Мальвин подозревал, что акцент является в первую очередь элементом устрашения. Многоуважаемый глава — человек в некотором смысле небрежный, холерического склада, но давно пресытившийся своими обязанностями; секретарь же Кривет — его верная узкая тень, и что скрывается в этой тени, выяснять боязно.

— Господин Хикеракли и граф Метелин, студенты первого курса, грубо нарушили устав, устроив в холле Академии… — Мальвин взял дыхание, — драку.

Секретарь Кривет весь изогнулся вопросительным знаком, прочие секретари синхронно развернулись, и только многоуважаемый глава не изменился в лице.

— Вы заходите-заходите, студенты первого курса, — пробасил он. — А то топчетесь там как неродные. Морды бить — родные, а по шеям получать — так, по пути в Академию завернули?

Граф Метелин держался вызывающе, а Хикеракли куда спокойней — разглядывал даже секретариат, где наверняка бывал нечасто. Мальвин ощутил вдруг острейшим образом свою ответственность за них обоих. Да, нарушители, но разве ж это повод…

Мальвин как префект был осведомлён о наказании, полагающемся за деятельное попрание Пакта о неагрессии в стенах Академии. Он не первый месяц об этом наказании размышлял: хоть и не дело подвергать сомнению до тебя установленные порядки, а так и так пробираются в голову лишние думы.

— Кто может засвидетельствовать драку? — подошёл вплотную к Мальвину секретарь Кривет.

— Я. Причинения вреда имуществу Академии не было, причинение вреда другим студентам — ненамеренное и, кажется, несущественное. Повод конфликта мне неизвестен, о зачинщике также судить не возьмусь.

— Бумагу-то подпишете, господин префект?

— Если таковы правила.

— Ну и славненько.

В это самое время многоуважаемый глава потребовал себе кресло и, воссев, одарил долгим и будто бы даже лирическим взглядом графа Метелина и Хикеракли:

— Что же это вы вытворяете, студенты первого курса? У одного губа расквашена и пальто дорогое щётки просит, у другого и вовсе рубаха порвана. Отчего вам на лекциях — а пусть бы даже и в кабаках — не сидится?

— Так агрессия накопилась! — всплеснул руками Хикеракли. — Душим-душим, только разве ж её, гадину, задушишь?

Мальвин покосился на него с опасением, но тут подкрался секретарь Кривет.

— Вы бумагу пока как раз и составьте. В вольной форме, — секретарь Кривет открыл перед Мальвиным дверь в один из смежных кабинетов, предназначенный для индивидуальных бесед и хранения наиважнейших документов; была в том какая-то ошибка, что кабинет этот достался Мальвину, а разбирательство велось в проходном помещении.

— Мне бы ещё ведомость получить на будущую неделю, — пробормотал он.

— Ведомость? Посещаемости и освоения материала? Сейчас организуем, конечно, а вы пишите-пишите, — указал секретарь Кривет на старинный, янтарём инкрустированный стол и вернулся в проходное помещение.

Чернильница была полной, бумага чистой, Мальвин — в замешательстве.

До сего момента обязанности префекта не тяготили его и не становились поводом для неких исключительных раздумий. Мальвин от природы был обязателен, пунктуален и обладал достаточным запасом внимания, чтобы обыденные префектские дела удавались ему достойно. Но между обыденными делами и ответственностью за выдачу серьёзнейшего наказания двоим студентам — сущая пропасть. Он поступил сообразно предписаниям — узнав о грубом нарушении спокойствия, будучи непосредственным свидетелем оного, отчитался начальству Академии (он, правда, надеялся, что это будут рядовые секретари, а не сам многоуважаемый глава) и убедил виновников явиться для разбирательства. Почему же тогда так неспокойно на душе?

Потому ли, что под должными мерами, кои полагается принимать в данном случае, подразумевается медикаментозное снижение уровня агрессии?

Когда-то передовая европейская разработка, призванная решить проблему преступности и бунтов черни, досталась Росской Конфедерации со всеми прочими атрибутами злосчастного Пакта. Мальвин не слишком глубоко разбирался в вопросе, но знал, что медикаменты эти делятся в самом общем смысле на две категории: те, что действуют мягко и употребляются профилактически (аристократам предписано потчевать ими своих слуг, некоторым работодателям — своих рабочих), и те, что применяются экстренно, в особых случаях — к преступникам и бунтарям. Отставной офицер Охраны Петерберга, нанятый семьёй Мальвина для подготовки среднего сына к службе в Резервной Армии, рассказывал, каким может быть побочный эффект «пилюль». Вероятно, он привирал или приукрашивал, или даже во времена его молодости «пилюли» были и впрямь так страшны своим несовершенством, но Мальвину-то казалась дикостью сама идея воздействовать на человека химически вместо того, чтобы попробовать увещевания и традиционные дисциплинарные меры — пусть бы и вплоть до заключения в тюрьму.

Всё тот же отставной офицер на это ухмылялся: во времена его молодости профилактическую разновидность «пилюль» обязаны были глотать даже аристократы, даже члены Четвёртого Патриархата — не то что городских советов. Настаивал, что теперешнее положение куда вольготней, грех жаловаться. И Мальвин не жаловался, покуда сам не привёл двоих студентов в секретариат за драку.

Он потому и смотрел сквозь пальцы на вымогательство денег графом Метелиным и его портовыми дружками, что держал в уме «пилюли». Жертвы вымогательств молчали из страха перед физической расправой, Мальвин же молчал, поскольку никак не мог решиться поспособствовать такому наказанию виновников. Надеялся, что графу Метелину надоест, а его портовые дружки не задержатся в Академии дольше первой экзаменационной недели — и проблема снимется сама. Но распроклятый граф Метелин умудрился создать прецедент, который невозможно проигнорировать ввиду его публичности! Портовые дружки, что характерно, в драке не участвовали — их, кажется, вовсе в тот момент в холле не было.