Когда Хикеракли встал, сделалось ясно, что он чуть ли не на полголовы Сандрия ниже. И, в отличие от своих приятелей, не блондин. А впрочем, может, и блондин: навскидку было затруднительно подобрать верное слово; пожалуй, хотелось отметить, что волосы Хикеракли не зелёные. С другой стороны, разве так про людей говорят? Ведь не приходит же в голову заявить, что солнце, пожалуй, не синее, а вода, знаете ли, нынче у нас мокровата.

Тем не менее, хоть зелёными они не были, но были сизыми, что ли, — странного цвета, точно у культуры плесени, прижившейся на человеческой голове. И глаза тоже странные — тёпло-коричневые, с кирпичной рыжиной.

В сочетании с низким ростом всё это наводило на мысли о, в самом деле, пихтах. Сандрий слышал, что где-то в Росской Конфедерации вроде бы есть такая народность, но вживую никогда с ними не сталкивался — и уж тем более не верил, что волосы действительно могут быть, гм, зеленоватыми.

— Сразу-то на всего не пялься, на завтра не останется, — хмыкнул Хикеракли и бодро запрыгнул обратно на парапет. — Смотри, у меня чего получше есть.

На сей раз перед носом Сандрия оказались подошвы сапог. «Та нога», — гласила левая, красная. «Не та нога», — спорила правая, синяя.

— Отпечаток на земле получится зеркальным. Следовательно, письмена сии нужны не для того, чтобы оставлять следы, а для того, чтобы демонстрировать их желающим прямо в лицо, — откомментировал Сандрий.

Хикеракли снова хмыкнул.

— Дык а я чем занимаюсь?

— Не представляешь нас, — спокойно заметил ему коренастый блондин.

Хикеракли с картинной медлительностью перевёл на него взгляд.

— Это потому что всё ценное Сандрий уже увидел. — Он выделанно вздохнул и ткнул пальцем правой руки в стоявшего от него слева коренастого блондина: — Дрáмин. — Левая рука указала на стоявшего справа блондина в зелёном: — Скопцóв. Они мои лакеи, и им очень приятно.

— Скопцов? — не совсем, пожалуй, вежливо переспросил Сандрий, пожимая протянутые руки. Хикеракли, видимо, полагалось пожать разве что пресловутую ногу.

— Скворцов, — всё так же спокойно поправил Драмин.

— Дмитрий Ригорьевич, — воздел Хикеракли перст. — Ригорьевич. Понимаешь?

— Сын того самого…

— Генерала Ригория Скворцова, да. Быть детищем командования Охраны Петерберга ещё обременительней, чем носить аристократический титул. Поэтому он скрывается. И потом, — заговорщически понизил голос Хикеракли, — посмотри на его лицо. Как по мне — вылитый Скопцов.

Сандрий посмотрел на лицо Скопцова и отчётливо увидел, что вся эта чепуха — что он, мол, скрывается — не имеет ничего общего с действительностью. При этом происхождение вроде бы объясняло сшитый по заказу богатый сюртук, но совершенно не объясняло, почему на нём надет студенческий пояс. Сын генерала Скворцова, выходит, не в Охране Петерберга?

Сандрию-то казалось, что военные любят передавать своё дело по наследству ещё сильнее, чем врачи.

А впрочем… А впрочем, ведь и правда Скопцов — ведь и правда до сих пор не произнёс ни единого слова и смотрел почти испуганно, робко. Такого не представишь на коне, тем более — с ружьём.

Тяжело ему, наверное, быть сыном генерала.

— Это ты, Хикеракли, наш лакей, — возразил Валов, и Сандрий с удивлением отметил, что выделанная серьёзность с него вся в одну секунду вдруг слетела. — Если уж на то пошло.

— Бывший лакей, — ничуть не смутился Хикеракли. — Хозяева меня, прознав про тягу к науке, отпустили. Плакали, конечно, умоляли остаться, но пихт в узде не ходит, пихт сам водит за узду!

Слуга, сын инженера, сын генерала и, кажется, всё-таки простой рабочий — вместе, у одного парапета. И вот ещё что характерно: представляя друзей, Хикеракли и не подумал указать на сословие; будто бы обозвать Скворцова Скопцовым важнее, чем сообщить, кто он такой и откуда родом. Сандрию стало неловко за то, как официозно он сам с ними раскланялся.

— Мы сидим тут, радуемся жизни на солнышке, смотрим — а родимые ступени Академии марает какой-то студиозус не из наших, — прочитав его мысли, былинным тоном сообщил Хикеракли. — Кто такой? А Коля говорит: такой и такой, штейгелевский. Весь почти в слезах, что со своей лекции ушёл, а наша ещё не началась.

— Так уж и в слезах, — смутился Сандрий.

— Вот я и думаю: Сашка в печали, а мы ещё вторую не почали, — полностью проигнорировал его Хикеракли. — Собственно, будешь?

Вторая немедленно вынырнула из холщовой сумки, перекинутой через плечо Драмина. Плескалось в ней нечто такое, что Юр иногда позволял себе вечерком в количестве одной стопочки, только у Юра в стопочке явно плескалась жидкость подороже.

— Вы что! — в ужасе вскричал Сандрий и тут же снова смутился своей показной как будто благочинности. — Я же на лекцию пришёл, — жалко пояснил он.

Хикеракли поскучнел, но тут же, кажется, передумал.

— Воля ваша, Сандрий Ларьевич, у меня и другие желающие найдутся. Настоящий, между прочим, твиров бальзам — не золотой, зато с градусом, что называется, дополнительным. — Он закинул ногу на ногу и лирически подпёр подбородок рукой. — Я, впрочем, не из тех, кто за слова цепляется. Передумаешь — приходи.

— Сандрий Ларьевич? — опешил Сандрий. — Так вы меня знаете?

— Чай представились, — укоризненно ткнул в него пальцем Хикеракли. — И потом, кто ж не знает доброго доктора Лария Придлева?

— Я не знаю, — незамедлительно и по-прежнему спокойно, безмятежно до чрезвычайности отозвался Драмин.

— И я, — впервые подал голос Скопцов; голос этот оказался под стать всему его облику — такой же бледный, почти шелестящий.

— Вот поэтому вы мои лакеи, а не я ваш, — хмыкнул Хикеракли. — Впрочем, оно и справедливо: птица полёта не нашего. Ну, не моего и уж точно не драминского. Да и не твоего, Коленька, — ткнул он пальцем в Валова. — Разве что Скопцова и мог бы облагодетельствовать по папенькиной линии.

Валов снова вздёрнул подбородок с некоторым раздражением, будто указание на «не тот полёт» его задело. А впрочем, Хикеракли и про генерала Скворцова ведь хватил — отец Сандрия посещал исключительно аристократов, и не виделось в этом для прочих ничего обидного.

— Дело же не в том, что кто-то лучше или хуже, это просто специализация, — счёл Сандрий нужным объяснить. — И не в том, что… прочие слои общества должны обходиться без медицинской помощи…

— …А в том, что денежки аристократические почище, да и чашечка с чаёчком пофарфоровей, — беспардонно перебил его Хикеракли, — а то как же. Думаешь, мы не понимаем? Мы с понятием…

— Шут ты, Хикеракли, гороховый, — вдруг заявил Драмин и даже отвесил приятелю нечто вроде лёгкой оплеухи по действительно, пожалуй, гороховому затылку. — Сам же знаешь, что это не про деньги. Думаешь, если такой вот доктор Придлев придёт и меня полечит, какие-нибудь потом графья его к себе пустят? Им обидно будет, не по чину. И всем получится хуже.

— Ты меня жизни не учи, — буркнул Хикеракли, но спор продолжать не стал, а переключился снова на Сандрия: — А ты мне вот что скажи, Сашка: если у тебя родственники такие богатые, что ж ты сам тут как бедный родственник?

Фамильярность его, пожалуй, раздражала — а впрочем, болтать у парапета всяко было веселее, чем скучать на ступеньках и мучиться совестью по поводу костей человеческого черепа. Сандрий почувствовал пробуждение некоторой даже зависти. Хорошо ведь ему, слуге: ни тебе Штейгеля, ни домашней библиотеки… ни, пожалуй, дома. Но всё равно: никто тебя не неволит, летай себе во все стороны!

Солидному человеку и будущему врачу для аристократов каким-нибудь «Скопцовым» именоваться не полагается. И твиров бальзам вместо лекций употреблять не полагается. Если всерьёз задуматься, то не полагается, наверное, и вовсе с такими элементами разговаривать — не его ведь полёта птицы. А впрочем, Валов, кажется, не смущается. Можно же и не пить, а просто пойти посидеть или прогуляться. Не каждый день — какое там! лекции в Штейгеля скоро всерьёз начнутся! — но разок ведь можно?