Как воздух, нужен ей был сейчас Пролежнев. Вика добежала до скверика, еще утром намеченного ею для связи со следователем, и плюхнулась на самую никудышнюю скамейку. Скамейка стояла в мерзлой тени захудалого магазинчика. Урна рядом была перевернута, над ней вилось несколько тусклых, не вполне проснувшихся прошлогодних мух. Малоприятное местечко, зато вряд ли кто захочет подсесть. Вика достала из сумочки сотовый телефон, отдышалась и набрала номер, который списала с телевизора. Ей снова ответил женский голос, не такой, правда, противный, как в субботу. Вика заявила, что срочно, сию же минуту, должна говорить с Пролежневым – и ни с кем иным! – по делу Малиновского. Женский голос стих, и после длинной и шершавой телефонной паузы в Викином ухе раздалось:

– Пролежнев слушает.

– Вас беспокоят из корпорации “Грунд”, – сказала Вика так значительно, как только могла. – Имеется серьезный материал по Малиновскому. Это видеозапись. Хотелось бы, чтобы вы ее просмотрели.

– Ваши условия?

Вика удивилась:

– Условия? Никаких пока. Только приезжайте побыстрее! Они еще не догадываются об этой записи, но уже всполошились… Нет, это долго рассказывать! Быстрее, умоляю!

– Хорошо, я приеду, – согласился невидимый Пролежнев. – К кому мне обратиться в “Грунде”?

– Только не в “Грунде”! – испугалась Вика. – Я недалеко от офиса, в скверике, где памятник дедушке Крылову. Знаете такой? Сижу на скамейке за магазином “Хай лайт”. Это секонд-хэнд”, желтенький в полоску.

– Как я вас узнаю? – спросил Пролежнев, и по его голосу Вика догадалась, что дедушка Крылов и секонд-хэнд сильно уронили ее в глазах знаменитого следователя. Она подробно описала ему свое черное пальто, сапоги за колено и мышастый цвет волос.

– Ждите!

Несмотря на то, что Вика указала Пролежневу скамейку как место встречи, она уже не могла тут усидеть. Она стала сначала прохаживаться вдоль замызганной стены секонд-хэнда, а затем и вовсе добрела до памятника дедушке Крылову. Этот монумент был возведен несколько лет назад к какой-то дате, кажется, к юбилею Пушкина. Скульптор сварил и склепал дедушку из железного лома (основой стал небольшой котел, списанный с завода “Резинщик” и преображенный теперь в туловище баснописца). На одном плече изваяния сидела железная, похожая на собаку ворона с куском жести вместо сыра в зубах, а на другом плече – железная лисица, похожая на ту же собаку, что и ворона, только гораздо меньших размеров. Вика нетерпеливо бродила вокруг Крылова и даже машинально трогала рукой его котловидное брюхо, испещренное вороными шрамами сварных швов. Брюхо было горячим от весеннего солнца. Пролежнев все не шел. Когда лет через сто он появился под голыми тополями скверика, Вика издали узнала его по черным бровям и кинулась навстречу.

– Скорее! – закричала она голосом жнущей в ледяных волнах пассажирки “Титаника”. Пролежнев вежливо назвался Григорием Федоровичем и усадил Вику в свою неновую “Волгу”. В машине было пыльно и скудновато, но “Волга” все же приличнее кишечно-желтого “Москвича”. Вика немного успокоилась.

– Итак, что вы можете сообщить мне по делу Малиновского? – скучно спросил Пролежнев. Вика поняла, что и ее пегая челка, и сапоги за колено произвели на него неважное впечатление. Она сразу призналась:

– У меня нет справки из дурдома. Но я не сумасшедшая!

Черные брови Пролежнева тоскливо дрогнули. “Сейчас высадит из машины”, – догадалась Вика и поторопилась продолжить:

– Дело в том, что я уже звонила вам в субботу, и мне сказали, что без такой справки к вам не пустят. Вроде бы какая-то ненормальная уже треснула вас по голове зонтом.

– Не меня, – поморщился Пролежнев. – А у вас тоже зонт имеется?

– Нет, конечно! То есть имеется, только дома. Зачем тратить время на такую ерунду? Лучше о деле! Вам сейчас как можно быстрее нужно попасть в “Грунд”, в службу безопасности – я расскажу, как туда пройти. Попросите, чтоб вам показали запись с камеры слежения на лестничной площадке третьего этажа, рядом с лифтом. Одно очень информированное лицо мне говорило, что есть такая камера. А записи хранятся то ли неделю, то ли даже месяц! Возьмите сегодняшнюю запись – с часу до часу тридцати дня. Хорошо бы, если б вам запись сразу и отдали, а то вдруг перепугаются и сотрут все. Уверяю вас, если в вашем деле по Малиновскому и будет какое-то неопровержимое доказательство, то только эта кассета!

– И что же я, по вашему мнению, увижу такого вещественного на этой кассете?

– Некоего Дунина увидите. Вам что-нибудь говорит эта фамилия?

Фамилия говорила, потому что Пролежнев сразу перестал смотреть в окно и повернулся к Вике. Слепящий послеполуденный свет озарил его. Прямой луч солнца сделал его мужественные серые глаза прозрачными, как мелкий ручеек, на дне которого под тонким стеклышком воды видны рыжие и голубые песчинки и камушки. Измученная волнениями и беготней Вика вдруг тупо уставилась на эти песчинки и на суровые брови следователя. Вблизи брови были так же густы и черны, как на экране телевизора. Сразу вспомнился рассказ парикмахерши Люды и множестве мужиков, в салоне красоты чернящих ресницы, усы и прочее. Неужели и этот серьезный занятой человек?.. Неужели и он?..

– Вы что, заснули? Не отвлекайтесь, – нетерпеливо проговорил Пролежнев. – Допустим, фамилия Дунин мне известна. И что?

– На кассете вы увидите Леонида Дунина и меня. Увидите провокацию… не знаю, можно ли так назвать? Даже не знаю, как это рассказывать. Это нужно видеть!

– Вы полагаете, что ваша невнятица достаточный повод для моего вторжения во внутренние дела известной фирмы?

– Это не внутренние дела, – возразила Вика. – Все происходило в коридоре, у лифта. О самом “Грунде” не говорилось ни слова. Вот увидите, что…

– Неубедительно!

Вика со вздохом откинулась на жесткую спинку сидения:

– Как бы вам объяснить? Это такая длинная история! Если я начну с самого начала, то мы потеряем уйму времени, а вам надо прямо сейчас бежать и брать кассету!

– Пока вы мне ясно не изложите, в чем тут дело, я с места не сдвинусь. Придется разойтись в разные стороны.

– Хорошо, я попробую покороче. Мой муж… Но знайте, если вы опоздаете, и кассета окажется в руках людей Дунина, вам придется пенять на себя! Итак, мой муж… Нет, не буду сейчас говорить, как я это узнала, но я узнала, что некие парни застрелили Малиновского. Парни нехорошие, с неодушевленными лицами – бандиты. Плату за свое дело они получили, но потребовали еще и надбавку, они в одном месте встретились с одним человеком, которого зовут Вовой. И представьте, Вова этот, что с бандитами толковал о надбавке, является сегодня к нам в “Грунд”! И это не кто иной, как помощник Дунина! Я понятно рассказываю?

– Рассказываете непонятно, но кое-что я уловил. Дальше?

– А дальше я сложила два и два, и вышло, что заказчик убийства Малиновского Дунин! Разве нет? Я ту же прикидываюсь… не знаю уж кем, да это и неважно!.. подхожу к Дунину и говорю: “Платите скорей надбавку, иначе я ваших детушек за ужином скушаю”. Я это специально придумала, чтоб он решил: я связана с бандой. И Дунин поверил! Он стал бледнеть, буреть и зеленеть. Он заявил, что вопрос о надбавке согласен обсудить! Вечером, в том же “Бамбуке”! Через того же Вову! Все это должно быть записано на кассете, о которой я вам тут битый час рассказываю. Вы будете ее смотреть?

– Буду, – вяло сказал Пролежнев. – Даже если все, что вы тут наговорили, совершеннейшая чепуха. Даже если вы просто почему-либо хотите бросить тень на уважаемого человека. Я буду ее смотреть.

Он неторопливо достал из кармана записную книжку:

– Ваша фамилия? Адрес? Где вас найти?

Записав все это, он поинтересовался, отправится ли теперь Вика восвояси или подождет его в машине. Вика согласилась подождать, только припарковаться попросила не у “Грунда”, а наискосок, у “Топлесс-банка”. Так ей будет спокойнее.

Пролежнева снова пришлось ждать очень долго. Тут-то Вика и пожалела, что, пробегая кафетерий, не захватила там пару бутербродов. Муки голода усиливали душевный терзания. Вика с ужасом предположила, что в службе безопасности по наущению Смоковника и дунинского Вовы уже успели стереть с кассеты ее художества, и тогда… Возможно, и Пролежнев проболтался о том, о чем она ему проболталась (а упомянула она и “Бамбук”, и Вову, хотя не собиралась ничего конкретного сообщать). Вова может про это узнать, и тогда… Главным ее кошмаром было внезапное допущение, что в чертов резной фриз не вделана никакая камера, и Вика ломала свою комедию перед пустой бесчувственной стеной. Кассеты не существует, Дунин не дурак и быстро во всем разберется, и тогда… Вике от таких мыслей сделалось совсем худо. Нет, камера должна быть! Елена Ивановна не могла ошибиться, она все знает! Она даже видела в ванне полунагого подданного Люксембурга! И потом, если Пролежнева нет так долго, значит, что-то в “Грунде” все-таки происходит сейчас? Чтобы отвлечься, Вика позвонила Анютке, категорически велела ей делать уроки, потом отправляться к Шемшуриным. Анютка не узнала ее голос, даже спросила: “Ты не заболела, мама?” Вика только теперь начала сознавать, что вляпалась в дело похуже ангины. А не сбежать ли ей сейчас из опостылевшей “Волги”?