Вице-президент с удивлением смотрел на оператора и не мог понять, в здравом ли он рассудке. Повернулся к старшему офицеру:

— А вы что скажете?

— Я прошу поскорее снять экипаж и оставить в море этот проклятый корабль. Он несет на борту атомные и водородные бомбы, русский дьявол пришлет из Австралии команду, и бомбы полетят на нашу страну. Мы все погибнем, и это случится скоро. Вызывайте вертолеты, и пусть они нас забирают.

— Молчать! — вскочил высокий начальник. — Вы предатель, и я прикажу вас повесить! Принимайтесь за дело и все — на вахты. А я… доложу президенту.

Последние слова он произнес уже на ходу. Мы побежали к вертолету и взмыли в воздух. И вот видите… мы показываем крейсер с высоты. Он продолжает свой ход по курсу, заданному в Австралии. Похоже, он обрел разум и возмутился тем, что судьбу его решили жулики в адмиральских погонах.

И еще нам казалось, что этот могучий корабль, несущий в cвоем чреве силу, способную целые страны смести с лица земли, уж более никому не захочет подчиниться.

Просьба Дмитрия заходить к нему почаще ничего не изменила в том порядке, который сам по себе стал складываться в экипаже. Мария и Катя, как и прежде, заходили к нему редко, и то лишь в тех случаях, когда он их приглашал. И Дмитрий скоро понял, насколько такой порядок разумный и необходимый в их положении. Командир корабля и Саид ни разу не переступили порог Катиной каюты, — и этим обеспечили ей полную свободу и комфорт быта. Что же до Евгения, этот человек, кажется, и ни к кому еще не заходил. Он с раннего утра осматривал все механизмы лодки, прослушивал двигатели, измерял энергию аккумуляторов. Когда выходил из каюты командир, то они сидели или в рубке рулевого или в кают-компании под иллюминатором.

Лодка управлялась в автоматическом режиме, как самолет автопилотом.

Поначалу думали, что подзарядку аккумуляторов и пополнение продуктами сделают в Англии, но при подходе к ней решили, что пойдут дальше к берегам Испании и там где-нибудь встанут на профилактический осмотр и заготовку продуктов. Денег у них хватало. Полмиллиона долларов прислали из фонда президента, сто тысяч долларов дал отец Дмитрия и Катюши, и двадцать пять тысяч долларов вложил в кассу «Русалки» Саид.

Позади остались воды Средиземного моря, впереди по курсу открывался Персидский залив. «Козьме Минину» Дмитрий убавил ход, а на экран корабельного пульта послал команду: «Экипажу следовать в Персидский залив и занять позицию в двадцати милях к западу от американского авианосца ”Эйзенхауэр“».

Позвал Марию. Та вошла серьезная и лишь одними глазами чуть заметно улыбалась.

— Чему вы смеетесь? Я вижу, вам всегда весело.

— Ой, Митя! Мне так хорошо с вами. Я в своей жизни не была так счастлива, как теперь.

— И вы не соскучились по дому?

Маша вдруг погрустнела, ее прекрасные темно-синие глаза сузились.

— Я, Митя, домой не вернусь. Не могу я там; больше не могу.

— Но вы официальное лицо. Режим доверяет вам.

— Не режим доверяет, а друзья мужа. Это они копошатся в Кремле, как пауки. Они меня послали.

— Но вы мне говорили: я нужен России. И они приказали беречь меня, организовать охрану. Кстати, они легко отпустили меня в плавание. И вас послали со мной. Не совсем я их понимаю.

— Они дали мне строгую инструкцию: не мешать вам и ничем не стеснять. Только постоянно при вас находиться и держать с ними связь.

— Вы называете их пауками, но я не чувствую к себе их злой воли. Они мне помогают. Вот и деньги хорошие дали на плавание.

— Ох, Митя! Их и сам дьявол не поймет, чего они держат на уме. Я так думаю, вы для них как хорошая дубинка. Когда нужно будет кого в чувство привести, они вспомнят о вас.

— Но как же они меня в плавание отпустили?

— Я им доложила: ненадолго уходим. Северный полюс — это для рекламы, а так-то и до Англии не дойдем и назад вернемся.

— Выходит, обманула своих хозяев?

— Да, Митя, обманула.

— И меня вы можете обманывать?

— Нет, Митя, тебя я обманывать не могу. Тебя я…

Она запнулась и опустила глаза. Хотела бы сказать: «Тебя я люблю, Митя», но, конечно же, никогда она не скажет ему этого. В то же время ее мучила неясность, боялась она его равнодушия. Вдруг как он и не думает о ней, и не нравится она ему. И смотрела ему в глаза, и ловила каждое слово; во взглядах, в интонации, в том, как он ее встречает, провожает, и в тысячах других мелочей пыталась уловить его чувства, распознать любовь или хотя бы простое дружеское расположение. Но нет! Он весь преображается, когда она к нему входит, зовет ее, если долго не была у него в каюте. И хотя ей прямо не говорит, но Катю не раз просил, чтобы заходили к нему чаще, чтобы о том же сказала Машеньке.

Катю она пытала: «Он так и сказал: Машеньке»? И та горячо и с преданностью верной подруги отвечала: «Так, так — чего же еще тебе?..» А однажды вскричала: «Да любит он тебя, любит, да только не может сказать об этом. И никогда не скажет, потому как он сильно застенчивый. Я-то уж знаю своего братца».

Мария как-то спросила: «Неужели у него никого нет?.. Столько лет парню, а ни к кому не прикипел». У Кати и на это был ответ: «В школе нравилась одна глупая большеглазая чухонка, да и ей ничего не сказал. Замуж она выскочила. А Митя заболел вскоре».

Всей душой привязалась Маша к Катерине. Все время они вместе: то на камбузе, то в кают-компании на стол накрывают, а то в каюте уединятся, девичьи грезы словно кружева вяжут. Маша-то тоже душой в девушках осталась: лет-то уж много, а любви не знала.

Спрашивает ее Дмитрий:

— Вы вот о «новых русских» хорошо рассказываете. Не можете ли назвать особо удачливых — тех, кто золото из банков выгреб. Ведь во времена застоя у нас две тысячи тонн было, а теперь всего лишь двести осталось. Как это им удалось, кто им помогал и много ли слитков прихватили?

Маша точно ждала такого вопроса, многих мужниных дружков она знает: наблюдала за ними, слушала их речи и делала вид, что с ними она, что так же, как они, мечтает жить за границей, сколотить кругленький капиталец и поместить его в надежном банке, — желательно не в одном. И ценные бумаги приобрести, акции, закладные, и стричь отовсюду проценты.

— Я как Штирлиц была в их лагере, и похоже ждала своего часа. И вот он пришел! Я, как и ты, Митя, хочу теперь службу сослужить своей Родине.

Маша знала, как Дмитрий любит свою Родину, Россию. Он долгое время не хотел верить, что на глазах у него рушатся границы империи, рвутся на части громадные территории, которые раньше на протяжении столетий собирались русскими людьми, сплачивались в единое могучее государство. Лежа в кровати, неизлечимо больной, он больше страдал не от того, что скоро умрет, а от того, что не может помочь своему народу. Давно знал, что от природы унаследовал большие, почти фантастические способности к постижению тайн компьютера, видел в нем силы почти божественные, но от сознания невозможности реализовать свой талант страдал еще более. А тут к необычайной радости своей он стал поправляться. И в сердце его с новой силой закипела боль за судьбу Отечества. И, словно былинный богатырь Илья Муромец, он поднялся на ноги. И ощутил в себе мощь сокрушать врага.

Вечерами сидел у телевизора, а все ночи напролет слушал радио и заносил в память компьютера всех богачей, называвших себя «новыми русскими», включил свой компьютер в систему Интернета — и там собирал информацию о новых хозяевах России, вычислял города за границей, где они отдыхают, покупают дворцы, запрашивал банки, счета, и делал это не от себя, а от Центрального банка России, от других банков, которым доверяли те, заграничные банки… Копил и копил информацию. Снабжал ее комментариями, объяснял природу бешеных денег… Он, как пушкинский дьяк, писал и писал свою летопись, но в отличие от того древнего летописца, который свои сказания уж подводил к концу, Дмитрий историю крушения России только начинал.

А теперь вот судьба ему подарила и еще один источник, на этот раз живой, особенно ценный.