— За это я тебя и люблю, — отзывается Свен, и кожа над его белесыми бровями краснеет. Свен листает альбом с фотографиями из Торсонгской церкви.

— Там красиво, — немного погодя говорит Ингмар.

— Правда? — спрашивает П. А. — Можно сделать почти точь-в-точь.

— Хотя мне бы хотелось, чтобы пространство было более узкое.

— Значит, вытянем его в длину.

— Во сколько это, по-твоему, обойдется?

— Сложно сказать.

— Хорошо, что пергаментная бумага не подорожала, Свен.

— Неплохо бы сделать в церкви крышу, чтобы не получилось халтуры, если будет туго со временем.

— Не надо на меня так смотреть, — отвечает П. А.

— Это дорого? — интересуется Ингмар.

— Дешевле, чем пол, — широко улыбаясь, говорит Свен.

— А что с полом?

— Не надо на меня так смотреть, — отвечает Свен.

П. А. разворачивает свое негнущееся тело к Ингмару:

— Понимаешь, я поговорил с Леннартом, и мы подумали, а ведь было бы здорово сделать настоящий каменный пол. Понятно, что это стоит бешеных денег, но представь, какая будет акустика.

Ингмар видит на экране себя самого в миниатюре: он встает, зажигает лампу на монтажном столе и выходит из комнаты. Возвращается за пиджаком и снова выходит.

Остановив пленку, он рассматривает высвеченный кадр с матовой поверхностью, проматывает немного назад и встает. Когда Ингмар гасит лампу на монтажном столе, жар металлического колпака окутывает руку, словно вода.

Уже в коридоре, запустив руку в карман в поисках ключей, он понимает, что забыл пиджак. Оборачивается, открывает дверь, проходит сквозь тень, такую же огромную, как он сам, и, снимая пиджак со спинки, немного отодвигает стул, а потом выходит из монтажной.

Кэби забралась в кресло с ногами и подложила под голову цветастую подушку, она читает копию сценария. Запах выдохшегося спирта поднимается от тонких листов.

Подперев подбородок ладонью, Ингмар стоит у окна и жует крекер.

— Пастор — это по-прежнему ты?

Она кладет на столик очки для чтения.

— Конечно, — говорит Ингмар. — В этом весь смысл.

Она словно бы заставляет себя посмотреть ему в глаза.

— А как же эта черствость, злость на ту, что…

— Просто пастор немного замкнутый человек, — перебивает Ингмар.

— Но ведь ты же не замкнутый, — возражает она, подавшись вперед, так что подушка проваливается ей за спину.

— Если бы я был пастором…

— Прости, но ничего смешного здесь нет, — вздыхает Кэби. — Жена умерла, в любовницах Ингрид Тулин.

— Какого черта! — Ингмар подходит ближе и вырывает сценарий у Кэби.

Он не смотрит, как она поднимается и делает несколько шагов. Не отвечает на ее взгляд.

Проводит рукой по грязным волосам.

Опустив голову, чешет затылок, оборачивается и кладет сценарий на стол рядом с креслом, где она только что сидела.

Он понимает, что им надо поговорить, подходит, дотрагивается до ее густых волос, зарывается в них лицом, осторожно прижимается к чуть влажному затылку.

— А ты не опоздаешь на читку?

— Опоздаю, — отвечает он, пока Кэби выскальзывает из-под его руки, одновременно подчеркивая и прерывая его ласки.

Она проходит мимо своего «Бехштейна» и тихонько садится у «Стейнвея», немного погодя исполняет фарфоровый звон в начале Тридцатой сонаты Бетховена.

Музыка выходит очень тягучей, она все время нажимает на правую педаль.

Звуки умножаются и не приглушаются модератором. Переливаются друг в друга, словно акварельные пятна на мокрой бумаге.

Ингмар переключает передачу, и машина, похрустывая гравием, огибает студию немого кино и останавливается, повернувшись капотом к кирпичной стене конторы.

Замкнутое низкое небо нависло над самой крышей, словно глыба матового стекла.

Не заперев машину, он мчится к двери и взбегает по лестнице на третий этаж.

Но останавливается перед первой дверью, совершенно не запыхавшись.

Вокруг замочной скважины жирный черный налет с отпечатком пальца. Жесткий половик источает запах накалившейся от солнца резины.

Он представляет, как войдет внутрь и встретит всю компанию в фойе у Малого павильона, как они доведут его своими шуточками и комплиментами, когда он попросит их сказать правду в глаза. А еще он почувствует их озабоченность тем, что он помешает им в работе над ролями, предвосхитив весь процесс. Почувствует их беспокойство и боязнь, что он истолкует их потребность дистанцироваться как нежелание работать.

И все-таки они должны встретиться, надо начать диалог.

Он думает о том, кто из актеров отвечает за подготовку первой читки, — может быть, кто-то придумал приятное вступление к работе. Наверное, Ингрид или Гуннар. А может, Макс? Только не Гуннель[17]…

Спустя почти два часа он заканчивает читку — Аллану[18] пора на репетицию в Драматен[19].

— Послушайте, — говорит Ингмар, вытирая потные ладони о брюки, — мне кажется, многие из вас не вполне понимают финал.

— А может, и понимают.

— Хотите, я объясню вам, в чем его смысл — как я его вижу?

— Да.

— Тогда придется рассказать о том, как мы с отцом ездили весной по церквам в Упланде. Как-то раз в воскресенье мы оказались в маленькой средневековой церкви на севере от Сигтуны. На скамьях ждали немногочисленные посетители. Служка и сторож шептались в преддверии храма. Четверть часа спустя после колокольного звона, запыхавшись, явился пастор. Он проспал. Сказал, что болен, у него жар. Но когда он объявил о том, что будет служить сокращенную мессу, отец поднялся со скамьи и…

Ингмар улыбается этому воспоминанию и внезапно понимает, что это ложь.

Опустив взгляд, он продолжает:

— Длинноволосый пастор вышел из ризницы в сопровождении отца в белом облачении: Святый Боже, Святый… и так далее. Я уже написал весь сценарий, но финала пока не было. И вот отец подарил мне его. Заповедь старого пастора: ты должен отслужить мессу — несмотря ни на что. Я поставил пастора в фильме перед выбором. В церкви только два прихожанина, это достаточная причина для того, чтобы отменить мессу. Но он принимает решение отслужить ее — для себя, для Мэрты, для…

После этого Ингмар вспомнит, как в нос ему ударила едкая вонь мочи и скотины в фойе Малого павильона. Пробиваясь сквозь высокие окна, октябрьское солнце поблескивало на алюминиевых планках и освещало стайки пылинок, медленно круживших в воздухе.

Придя домой, он сказал Кэби, что читка прошла довольно-таки неплохо.

Едва не расплакавшись от усталости, он положил голову ей на колени и рассказал, как они сидели вокруг стола.

— Не думал, что мы пройдем по всему сценарию. Я хотел сосредоточиться на ключевых сценах, — повторяет Ингмар.

Карандаш упал на пол.

— Катинка читает страницу с новостями о том, кто родился, кто умер, — тихо говорит он и замолкает.

Проснувшись посреди ночи, Ингмар видит, как он входит в фойе, перешагивая через кучу испражнений перед дверью. На линолеуме лежит несколько затоптанных бумажных тарелок. Стопка белых салфеток и недоеденное яблоко.

Лошадь, положив крупную морду на расшатанный стол, накрытый зеленым полотном, не спускает с него тяжелого взгляда.

Две овцы, одна из которых, кажется, стельная. Муха ползает в уголке гнойного глаза.

Попросив прощения за опоздание, Ингмар, как обычно, начинает говорить о том, что, видимо, он один во всем мировом кинематографе проводит читки.

— В театре это обязательное условие. Но я никогда не понимал этой разницы — ведь ответственность лежит на всех, так же, как в фильме.

Крученый рог царапает край стола, сумка сползает со стула. Заднее копыто судорожно лягается, пока он вновь не обретает равновесие.