— Мне кажется, что-то происходит, — спокойно произносит она. — Я по себе замечаю, когда я в отъезде.

— Что ты замечаешь?

— Знаешь… — начинает она. — Когда мы встретились, все было в таком, что называется, романтическом сиянии, и это казалось довольно эротичным — правда? Но ведь надо идти дальше… и это не значит, что все к худшему, как ты любишь повторять. Мы получили нечто более реальное. Я согласна, но после моей поездки в Бордо я была немного напугана, потому что твоя потребность во влюбленности гораздо больше моей.

— Кэби, что случилось?

— Ничего, — отвечает она. — Я встретила Святослава Рихтера и поняла, что это очень приятный и интересный человек.

— Ты что, переспала с этим…

— Прекрати, — перебивает она. — Я никогда не стану тебе изменять.

— Но если ты изменила, значит, ты лжешь.

— Мы ужинали в этом самом «Ле Жарди чего-то там».

— А потом? Вы поужинали. Что было дальше?

Мы выключили ночники в изголовье и переспали, думает Ингмар.

Все такие же слепые, желательно с закрытыми глазами, мы искали друг друга.

В мерцающей темноте.

Глубоко утопая в затихающей роскоши «Оперы»: изогнутые балконы, ложи и вертящийся пол.

Кэби попыталась прошептать что-то о том, что обоим и без того было известно, одновременно приподнимая зад.

Осторожно, почти деловито, Ингмар задирает ее батистовую ночную сорочку.

Неожиданное тепло.

Их тела наливаются страстной тяжестью при мысли о том, что если они продолжат, то могут зачать ребенка, — и, не сговариваясь, продолжают.

Молча обвиваясь телами.

Он видит это сквозь стеклянную перепонку, наполненную водой, сквозь запотевшую банку из-под варенья, сквозь огромный парник, ледяной кубик, ночью наполненный светом.

На коробке шоколадных конфет «Дросте» куда-то спешит маленький человечек с тростью. На нем остроконечная шляпа, вместо тела шоколадная плитка.

Ингмар трет глаза запястьями и смотрит в окно.

Небо постепенно отделяется от черного поля.

Маленькие листья на ветвях плакучей березы пока неразличимы, хотя солнце уже ласкает кроны деревьев.

Тень от дома падает на весеннюю травку, пробивающуюся сквозь толщу бурой прошлогодней листвы.

В спальне звонит будильник, который тотчас выключают. Кэби идет в туалет, спускает воду и приходит на кухню.

— А вдруг на этот раз я забеременела? — сонно произносит она у него за спиной.

В голосе звучит едва скрываемая улыбка. Ее тело все еще хранит в себе тепло долгого сна.

— Я совсем забыл, что тебе надо в Вестерос, — говорит он.

— Ты давно проснулся?

— Нет.

— Я слышала, как ты вставал без десяти пять.

— Да, я опрокинул полку со всеми продуктами в холодильнике, — отвечает он. — Наверное, крепеж сломался к чертовой матери.

— В субботу попробую починить, — бормочет она, наливает воду в эмалированную кастрюлю и ставит ее на плиту.

Немного погодя кастрюля начинает шипеть.

— Ты едешь в Росунду или у тебя другие планы?

— Пока не знаю, — отвечает он.

— Дорогой, не надо переживать из-за того, что пишут в газетах, — говорит она. — Главное, что всем, кто там был, опера очень понравилась. Понимаешь? Ведь весь зал аплодировал стоя. Причем очень долго. Браво, Ингмар! Браво!

— Да, конечно, это главное.

В окно он видит, как Кэби садится в такси, затем он встает на колени, подключает телефон и, затаив дыхание, звонит Ленн.

Под звуки фанфар тяжелый негнущийся занавес (на нем нарисован еще один занавес) резко подпрыгивает вверх, во время короткой прелюдии обнажая сцену: В Саду Настоящей Любви наступила весна, женщина с испуганным лицом и окладистой бородой сидит в беседке.

— Ну-ка быстро говори! Я готова: раз, два, три!

Маленький круглый человечек, словно отлитый из темного шоколада, выбегает сквозь отверстие в изгороди.

— Постой-ка, Малыш, дай взглянуть. Успех — ты это слово не забудь!

Зрители смеются на выдохе, неожиданно образуя мощный воздушный поток, который сметает с головы шоколадного человечка громоздкую остроконечную шляпу. На мгновение Рагнара Ульфунга охватывает страх, и сквозь грим проступает его настоящее лицо, но вскоре он снова овладевает собой.

— Ты не лжешь? Прошу тебя! Не обманывай меня!

Шоколадный человечек насмешливо напевает, показывая тростью на домик. Дверь открывается, и на сцену, танцуя, выбегает секретарша Ингмара Ленн в нежно-розовых панталонах с потным пятном между ягодицами.

— Я в молодости умным мнил себя. Зовут меня Курт Берг, я старый идиот.

Женщина краснеет, пряча лицо в бороду.

— Моя рецензия прекрасна, успех тут налицо, всем это ясно! Хвала тебе, наш милый Малыш, ты превосходный режиссер, ура тебе, ура!

Дрожащими руками Ингмар вешает трубку на место. Он думает, что, наверное, Ленн лгала ему, чтоб не расстраивать, и сомневается, стоит ли снова звонить ей.

Он завязывает узел на мешке с мусором, кладет новый пакет в мусорное ведро, прикрепленное к дверце шкафчика изнутри, и видит, как входит мать. Окутанная бромураловой дымкой, она вдруг спотыкается о швейную машинку.

Ингмар не знает, что делать. Он идет за молодым краснощеким мужчиной, который бежит в свою комнату.

Долгое время он сидит на полу, закрыв лицо руками.

Затем пытается успокоиться, ищет старый кинопроектор и облезлую фиолетовую коробку со сценарием «Фрау Холле».

При виде отпечатка детского пальчика на отражателе проектора молодого человека бросает в пот.

Он снова хочет спрятать кинопроектор.

Вспоминает, как отец, задыхаясь от ярости, распахнул дверцу, схватил его за волосы и вышвырнул из шкафа.

Он лежал перед отцом на полу, еще не понимая, в чем провинился. Моргал от яркого света, пижамная курточка задралась.

Наверное, он описался от страха перед грядущим наказанием.

Нет, он описался, расслабившись на секунду во время той непрерывной боли.

Он был так чудовищно зол: по щекам текли слезы, а он кричал брату, что убьет его, даже не заметив, что это произошло прежде, чем Даг начал смеяться.

Он просто стоял, не пытаясь этому помешать.

А Даг побежал за матерью, мочу вытерли, и только после того, как Ингмара вымыли, она совершила этот унизительный ритуал, за которым наблюдали отец со старшим братом.

Родители с братом поворачивали его так и сяк, отпускали комментарии, смеялись, а отец вдруг поспешил за камерой.

Звонит Аллан Экелунд[6] и поздравляет с хорошими отзывами в газетах «Дагенс нюхетер», «Свенскан», «Стокгольмс-тиднинген», «Афтонбладет». Ингмар сдержанно благодарит его, переводя разговор на другую тему. Он спрашивает, что думает Аллан по поводу нового фильма.

— Могу я рассчитывать на твою поддержку?

— Да ты, похоже, решил, что тебе все можно после этой истории с «Девичьим источником».

— И все-таки, что ты об этом думаешь? — спрашивает Ингмар, слыша едва уловимую нотку отчаяния в своем голосе.

— Что я могу думать! Сначала надо увидеть сценарий, а потом уже…

— Но как тебе сама идея?

— Не знаю…

— Понимаешь, лично я уверен, что этот фильм обязательно надо снимать, хотя, наверное, это может показаться довольно скучным, если…

Аллан Экелунд с хохотом соглашается.

— А если серьезно? — спрашивает Ингмар. — Думаешь, съемки начинать глупо?

— Может, и так.

Ингмар идет по мокрым плитам садовой дорожки на заднем дворе, видит, что железный цилиндр распылителя воды оставил ржавый след на желтом кирпиче под скрученным шлангом.

Белая кошка прыгнула на наружный подоконник музыкальной гостиной. Она ловко балансирует на самом краю. Похоже, разглядывает ослепительную черноту рояля «Бехштейн», принадлежащего Кэби.