После этого Алла вышла за Евгения Федоровича замуж Почему именно за него? Ведь все экзамены и зачеты она сдавала тем же способом. Коллеги-трубопрокатчики честно объявили это Чепурину, да и Алла не отпиралась. Но он влюбился до безумия. К тому же Алла сумела убедить его в том, что женщине все позволено. Она процитировала ему фразу из женского журнала: "Чего хочет женщина, того хочет Бог". В ее случае Бог прежде всего захотел, чтобы она бросила скучную трубопрокатную стезю. Он вообще не желал, чтоб она училась или работала. Затем он счел необходимым, чтобы Алла откопала какого-то Тер-Оганяна и ушла к нему от мужа.

Евгений Федорович был потрясен. Он всерьез бился головой о стену, принял упаковку отвратительно горьких пилюль и стал умирать. Но не умер, потому что таблетки оказались от кашля. А через полтора месяца вернулась и Алла. Он полюбил ее еще больше – после Тер-Оганяна она сделалась почему-то еще желаннее. Кстати, по чепуринским рассказам я воображала Аллу невероятной красоткой. Но когда она однажды явилась в школу за мужем, я увидела просто облондиненную (а как же иначе!) тетку с какими-то неясными, будто смазанными чертами лица и явно кривоватыми ногами. Так я и не поняла, где у нее таится очарование. Ведь где-нибудь, да таится, потому что она уходила от Чепырина ко всяким шаромыгам с периодичностью раз в четыре месяца, а он все прощал, все любил, все плакал, хотя не пытался больше умереть. Любопытно, что Чепырин отнюдь не какой-то убогий уродец. Он приличного роста, строен, всегда одет дорого и со вкусом. Правда, в его физиономии и особенно в глазах есть что-то, напоминающее известный совет молодым хозяйкам: "Возьмите сельдь и хорошенько отмочите ее в молоке". Не знаю, какого цвета у него глаза. И волосы бесцветные, как сено. В общем, мужчина как мужчина.

Вот этот мужчина и затащил меня в физкабинет. Безнадежно захлопнулась тяжелая дверь. Щекастый Исаак Ньютон и кто-то еще в бакенбардах, кажется, Фарадей, пытливо уставились на нас со стенных портретов.

– Юленька, я больше не могу, – начал, как всегда, Евгений Федорович и страдальчески свесил на лоб тусклую прядь. – Не мо-гу!

На нем был хороший костюм, галстук лоснистого шелка подобран в тон жабье-серой сорочке. Но все эти совершенства бессильны удержать ее – шальную, кривоногую. Я вздохнула с притворным сочувствием.

– Ушла?

Он понуро мотнул головой.

– Она позвонила сегодня в четыре утра и сказала, что никогда больше ко мне не вернется, – сообщил он после долгого горестного молчания. – Я услышал это, и что-то внутри меня оборвалось.

Он потер место, где у него висел галстук, и я испугалась, не прихватило ли его сердце. Выглядел он, как всегда, но черт его знает!

– Не надо так, она обязательно вернется! – изрекла я дежурную фразу. Действительно, кому нужна эта мымра? Всегда ведь она возвращалась!

Чепырин вдруг обхватил мою руку обеими своими, большими и влажными:

– Не в этом дело, Юлия Вадимовна! Не в этом дело! Знаете, она ведь по телефону долго мне говорила, что наконец-то полюбила, встретила большое, настоящее чувство, что с нею мужчина ее эротических фантазий... Зачем мне это знать? Так вот, когда она говорила, в трубке еще что-то звякало, похоже, вилки, кто-то громко ржал, и чувствовалось, что там пьяные. Я слушал, и впервые мне было ее не жаль. Не хотелось, как обычно, тут же бежать и спасать ее. Мне было все равно. Понимаете, Юленька? Я не хочу, чтобы она вернулась! Это же ужасно, ужасно! Как я устал...

Я, пока он говорил, все хотела забрать у него свою руку, но он только сильнее стискивал ее ладонями. Она там тоже стала влажная и будто чужая.

– Успокойтесь, успокойтесь! – бормотала я первую пришедшую на ум банальность и с надеждой оглядывалась на Ньютона с Фарадеем, хотя понимала, что от них никакого толку. Уж и не знаю, как Чепырин расценил эти мои телодвижения, за что он их принял, но он встрепенулся и стал трясти мою руку, что была у него.

– Сколько в вас чуткости! – воскликнул он. – Спасибо вам! Низкий поклон! Как вы меня поняли! Боже, десять лет я страдал... Унижался... Сколько наглупил... А ведь все могло быть иначе! Я много думал сегодня об этом. И караулил вас. Почему я забыл, что есть и другие женщины? Они могут понять, выслушать, поддержать. Ведь красота бесподобного тела еще не все! Где нет ее, там может быть красота души!

Я чуть не вцепилась свободной рукой в его отмоченную в молоке физиономию. Если у меня ноги не в форме фигурных скобок и нет такой поношенной наглой морды, как у его кикиморы, значит, я уж и не бесподобна? Утешаюсь красотой души? Ах ты сельдь в галстуке! Да я так бесподобна, что на меня вчера чуть маньяк не напал!..

При воспоминании о маньяке у меня в животе похолодело. Евгений Федорович показался пусть малосимпатичным, но таким мирным, домашним... Все-таки я решила удалиться с холодным достоинством. И удалилась бы, если бы физик, вместо того чтоб отпустить мою многострадальную руку, не взялся ее ни с того ни с сего целовать, отчего она стала совсем мокрой. Очень глупая вышла сцена. Наконец, Чепырин выпрямился и сказал каким-то официальным голосом, не похожим на прочувствованные всхлипы по беглой жене:

– Юля! Я очень устал! И я хочу теперь иного. Я заметил... мне кажется... вы ко мне неравнодушны. Вы умны, тонки, душевны. Вы разведены. Вы еще не стары. Прочее не имеет значения. Не попробовать ли нам сблизиться еще больше?

Искренний ответ: «Никогда, хам!» – рвался из моей души, но как-то не выговорился. Я оглядела его представительную фигуру, хороший костюм, атласный галстук, измятое переживаниями лицо и только спрятала озябшую от мокрого руку в карман. Евгений Федорович откашлялся и продолжил:

– Почему бы не попытаться? Это ведь не значит, что все обязательно сложится. Мы, может быть, и не подходим друг к другу интеллектуально, духовно. В интимном плане, наконец... А если да? Что, если да, Юля? Я так устал!

Черт бы побрал его усталость! Тут, конечно, ожидается, что я сказала твердое «нет». Но я снова ничего не сказала. Мне было грустно, в основном оттого, что я одинокая тридцатипятилетняя (это окончательная правда!) женщина со скромной учительской зарплатой. У меня куча проблем, и я не могу просто так разбрасываться приличными вариантами. Время! Моему сыну четырнадцать лет. Я и не заметила, как он вырос. Я долго была молода, беспечна, я так радовалась, что ребенок почти все время торчит у бабушки, моей мамы, а я свободна, могу заниматься собой, могу себя развивать, могу устраивать личную жизнь. «В мягких муравах у нас!» Макс вырос и теперь непонятен мне как, инопланетянин. Он не любит со мной разговаривать. Он практичнее и трезвее меня. А я? Личную жизнь так и не устроила и все так глупо, глупо, глупо!

Я хочу замуж. Я еще больше, может быть, устала, чем этот нелепый физик– рогоносец. Что же мне делать?

– Я вижу, вы не против? – рогоносец облегченно вздохнул. – Может, сегодня же и встретимся? Вечерком? У вас? Мне противна моя квартира, там все напоминает...

Он сник и всхлипнул носом – наверное, вспомнил бесподобные кривые ноги. Но он взял себя в руки и продолжил:

– Итак, вечерком? Я почему-то представляю, что это будет вечер при свечах. Вы такая понимающая, тонкая, чуткая. Мне кажется, вы любите свечи, тихую музыку, мягкую мебель, уют... Все романтичное... В полседьмого не рано? Адрес ваш я знаю, у секретарши выписал. Итак, в полседьмого?

Я согласилась на полседьмого, и мне тут же пришло в голову, что придется готовить романтический ужин. Какое блюдо можно считать романтическим? Манную кашу с хреном? Вот не было хлопот! У меня своих забот полно. Хотя бы эта визитная карточка...

– Скажите, Евгений Федорович, – вы ведь научный работник в некотором роде – позволяют ли современные технологии такие штучки, чтобы вдруг с бумаги исчез напечатанный текст, а вместо него появилась бы запись карандашом? – спросила я Чепырина. Мой вопрос явно застал его врасплох. Он солидно крякнул и пожал плечами:


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: