— Подымай!

Вася потянул мокрый шланг-сигнал.

Хрипло, почти не разжимая зубов, Суптеля ронял каменные слова:

— Ты не имеешь права никогда, ни при каких обстоятельствах бросать шланг-сигнал. Понятно?

— Клаву же придавило.

Вася все еще ничего не понимал. Суптеля обжег его взглядом.

— А если бы с водолазом что случилось в этот момент? Тогда как? Кто стал бы его вытаскивать? — чеканил слова старшина. — От тебя зависит жизнь водолаза. Ты стоишь на посту и не имеешь права ни при каких обстоятельствах покидать этот пост. Запомни это.

— Но ведь Клаву же могло…

— Молчать! Без тебя знаю, что могло… Три наряда вне очереди! А в следующий раз на «губу». И с водолазов выгоним с треском! Водолаз — это дисциплина в первую очередь! Запомни!

— Хорошо.

— Не «хорошо», а «есть»! — зло сказал Суптеля.

— Есть! — покорно повторил Вася.

Прибежала фельдшерица — Тонина мать, вслед за ней приехала Дарья на санях.

Фельдшерица осмотрела и ощупала йогу, сказала, что перелома нет, но может быть трещина в кости. Нужен рентген, а где его взять?

Клаву уложили на розвальни, и Дарья повезла ее в маленький домик с огромной, еще довоенной вывеской: «Амбулатория».

Фельдшерица осталась перевязать Фросе сорванный до крови палец. Она перевязывала, а сама с любопытством поглядывала на Андрея в скафандре, который только что вышел из воды, — ни разу еще не видела водолаза в полном подводном снаряжении. И Вася пожалел, что сейчас не он одет в скафандр, пусть бы посмотрела Тонина мать — он тоже водолаз и каждую минуту там, под водой, на волосок от опасности.

Уходя, фельдшерица спросила старшину:

— Почему вы не приходите на перевязку?

— Сегодня приду, — пообещал Суптеля, снимая с Андрея свинцовые груза, металлическую манишку, сигнал. Вася помогал ему, а сам никак не мог осмыслить до конца: что же это получается! Он должен стоять на шланг-сигнале, а в это время пусть задавит человека! Ведь он, Вася, не просто бросил шланг-сигнал, а побежал спасать Клаву. И в то же время он чувствовал, что в словах старшины есть суровая правда, железный водолазный закон. Под водой был человек, и надо было охранять его жизнь.

Директор пришел, когда водолазы обедали.

— Хлеб да соль, — улыбнулся он, снимая шапку.

— Едим, да свой, — в тон ему ответил Суптеля. — Садитесь с нами.

— Спасибо, я сыт. — Директор присел на табуретку, нахлобучил шайку на колено. — Я к вам по делу. Кланяться пришел.

— Кланяйтесь, — разулыбался Леха. — Еще никто мне не кланялся.

— Надо ребятишек премировать, — посерьезнел директор. — Квартал кончаем хорошо, с перевыполнением плана. Надо премировать. А чем? — Директор развел руками, вздохнул. — Вот и вспомнил я, что есть у вас сгущенное молоко. Одолжите без отдачи. Сладеньким пацанов побаловать. А?

— О чем речь, конечно, дадим, — сказал Суптеля, переставая есть.

— Вот и ладно, — обрадовался директор, — вот спасибо. А то, думаю, женщинам Восьмое марта справили. Шибко довольны они этим. Теперь ребятишек надо повеселить. Хорошо работают. Ударно. Заслужили.

Суптеля вылез из-за стола, открыл сундук с продуктами.

— Сколько надо?

— Да восемь человек их.

— Вот бери девять. Больше нету.

Суптеля выставил на стол банки с яркими наклейками. Молоко было американское.

— Ну, спасибо, ну спасибо, — растроганно говорил директор, сгребая банки со стола, — вот выручили так выручили! Что еще хочу попросить, братцы, — придите на торжественную часть. Ты, старшина, слово им скажи от имени Вооруженных Сил. Чтоб все было торжественно, чтоб запомнили они этот день. А? Так, чтоб поняли они, какое дело делают. А?

— Добро. — Суптеля кивнул. — Когда?

— Да вот сейчас прямо. Я им отдых даю после обеда.

Через час водолазы, одетые в парадную форму, надраенные и торжественные, прибыли в контору, где вдоль стены стояли женщины, среди них тетя Нюра и Дарья с гармонью.

Семеро мальчишек, лет по двенадцати-тринадцати, и девочка сидели за столом. Перед каждым из них красовалась банка сгущенного молока. Сидели они тихо, сконфуженные вниманием взрослых, в чистых рубашках, с приглаженными вихрами, смущенно зажав руки в коленях, и завороженно глядели на банки с яркими красивыми этикетками.

Директор в наглаженной гимнастерке, с орденом и медалями на груди, зачитывал торжественный приказ по заводу:

— Кино уже привезли, — уточнил директор и кивнул Дарье.

Дарья сыграла торжественный марш.

— Теперь, дорогие ребята, — объявил директор, когда Дарья закончила играть марш, — от имени Красной Армии выступит командир водолазов товарищ Суптеля Семен Григорьевич.

Старшина откашлялся, взглянул на своих водолазов, и они подтянулись, встали по стойке «смирно».

— Хлопцы, от имени Северного флота и Красной Армии объявляю вам благодарность за ваш труд для фронта и для победы…

Вася смотрел на ребят. Из них он знал только девочку. Она часто приходила к тете Нюре, доводилась ей какой-то родственницей. Когда тетя Нюра слегла после похоронки, девочка мыла полы и готовила еду. Мальчишек же этих он почти не знал, хотя поселок был маленький и каждый человек на виду. Он их видел только в цехе за токарными станками, на которых обтачиваются болванки для ружейных прикладов. А вот тот, самый маленький, с оттопыренными ушами и стриженный «под барана», который сейчас сидит с краю стола и сонно клюет носом, в цехе стоит у станка на ящике — без подставки не достает до суппорта. Мальчишки выстаивают у станков по целому дню, и после работы им уж не до беганья по улице…

Дарья заиграла марш на гармошке — Суптеля закончил речь.

Директор откашлялся и весело сказал:

— Ну а теперь, ребятки… — и осекся, глядя на край стола. Там, положив голову на руки, спал маленький мальчишка, подстриженный «под барана». Директор растерянно кашлянул, взглянул на водолазов, и грустная улыбка тронула его губы.

Все смотрели на уснувшего, а он, не ведая ничего, сладко спал сном человека, предельно уставшего и счастливого тем, что наконец-то может уснуть. Рот его был приоткрыт, и легкая улыбка тенью бродила по конопатому лицу — праздник мальчишки продолжался во сне, а может быть, он видел лето, солнышко, зеленую лужайку и как он, босоногий, играет в догоняшки, а может быть, пригрезилось и самое заветное — отец вернулся с войны и привез гостинцы.

— Пашка, Пашка! — толкал его мальчишка постарше, извинительно поглядывая на взрослых.

— Пущай спит, — сказал директор. — А вы, ребята мои золотые, ступайте по домам, своих младших гостинцем порадуйте, да ежели силы будут, в кино приходите. На санках-то уж не получится катания.

Ребята повылазили из-за стола, натянули видавшие виды пальтишки и телогрейки и гурьбой вывалили из конторы. А Пашка спал.

Тетя Нюра, вздыхая, расстелила его пальтишко на лавке, и директор перенес спящего и уложил.

— Беда с ними, — сказал директор Суптеле. — Силенок нету, к концу смены носом клюют. Того и гляди в станок попадут.

Директор закурил и, поглядывая на спящего мальчишку, сказал:

— А то игру затеют на работе. Прихожу раз в цех, а там бой идет. Тыркают друг в дружку из самодельных автоматов, за станки прячутся по всем правилам военного искусства. А этот вот, Пашка, ревет слезами: «Не убили, не убили меня! Я просто ранетый! Я буду воевать! У меня тятя три раза ранетый, а воюет!» После смены, вечером, собрал я производственное собрание, держу речь о трудовой дисциплине, а их в сон кинуло — четверо уснули. Вот работнички какие. — Директор вздохнул, глубоко затянулся дымом. — А у каждого из них дома орава голодных пацанов, мал мала меньше, а они старшие. Им еще в прятки играть да в куклы, а они уж… — Голос директора накалился ненавистью. — Вот она, война! Я бы этого Гитлера!..