Встретили их трое всадников. Все та-хирцы: синеглазые, длинноволосые и одетые пестро, точно павлины, которых мальчишка видел в вольерах Замка на Пике. Лошади под ними были длинные и тонконогие, будто нарочно кормленные вдове меньше положенного.

- Ты Катарина из Первых? - спросил один из всадников, с красной перевязью на лбу, расшитой золотой ниткой. Брошкой в форме краба к ней был пристегнут короткий плюмаж перьев.

Таремка хмуро осмотрела их с ног до головы и ответила, что она та, кто им нужен. Всадник справа что-о шепнул говорившему, и мужчина кивнул головой, очевидно соглашаясь с его словами.

- Шепелявый будет с тобой разговаривать. Только у нас указание есть - тебя привести одну. - Синий взгляд уткнулся в Многоликого.

- Это мой личный и самый преданный охранник, - сказала Катарина. Голос таремки сделался жестким - идея отправится в пиратское логово одной, очевидно, пришлась ей не по душе. Мальчишка мог спорить на свой мизинец, что она даже пахнуть стала иначе, как испуганная кобылица, которой грозят хлыстом.

- Знала же, куда плывешь, - хохотнул третий из пиратов. Одна его щека была изуродована несколькими шрамами, на второй ожег в форме подковы, словно на та-хирца наступил один из огненных жеребцов Эрбата. - Если так боишься за свое бабское сокровище, так сидела бы там, где муж и ребятня малая.

Последние слова добавили Катарине морщин. Многоликий так и видел, как в не клокочет злость: она, сестра Первого лорда-магната, женщина, чьей руки добивались мужчины из высшей знати всех Серединных земель, самая утонченная леди Тарема - и вдруг такое сравнение?! Женщина вцепилась в края покрывала, несколько мгновений ее челюсть танцевала от напряжения, но таремка справилась с собой.

- Мой охранник останется при мне, - повторила она еще жестче, чем прежде. - Если вас и вправду послал Шепелявый, то ему знать должно, что я никогда не стану чинить ему никакого зла. А если бы хотела - так не искала бы встречи с глазу на глаз. Тот человек никогда бы не стал отдавать такие нелепые приказы.

Многоликий затаился, молча дожидаясь исхода словесного поединка. Он чувствовал бы себя увереннее, будь в ладони рукоять любимого кинжала, но мальчишка не стал рисковать и тянуться за ним. Лица всех троих не обещали ничего хорошего тому, кто хоть только попробует первым тронуть клинок. Но Многоликий не сомневался в своих силах - случись что, сумеет постоять за себя. Позади шатра густым частоколом разошлись джунгли. Если придется уносить ноги - станут годным пристанищем. Мальчишка надеялся, что дело решится миром, но все три пары морских глаз смотрели на них с Катариной слишком настороженно.

- Собирайся, госпожа, - снова заговорил тот, что носил красную перевязь с перьями. - И щенка с собой бери, если так тебе угодно. Только уж не обессудь... - Он спешился и выудил из седельной сумки отрезы темной ткани. - Мы глаза вам завяжем, так велено. Если тебе не по душе такое условие - разойдемся каждый при своем.

Слишком быстро пират, еще недавно говоривший с нескрываемым гонором и спесью, вдруг сделался любезным и покладистым. Многоликий нашел такой перемене одно объяснение - этот Шепелявый, кем бы он ни был, знал Катарину, и знал о ее статусе в Тареме, и разумно предупредил своих шавок, чтоб не гавкали на слона почем зря.

- Дайте мне немного времени - не хорошо старых приятелей навещать в ночной рубашке, меня все крабы в округе на смех поднимут. - Катарина переняла миролюбивый тон разговора, и, поманим за собою Многоликого, направилась к шатру.

Она никогда не стыдилась переодеваться перед ним. Наверное, как и многие женщин в ее летах, Катарина считала, что всякий, кто на десяток лет ее моложе, должен исходить слюной на один только вид ее голых сисек. Многоликого нисколько не волновала ни она, ни ее женские прелести, тем более, что грудь его госпожи неумолимо высыхала, как сочный плод, оставленный на солнцепеке.

На этот раз Катарина собиралась торопливо, приговаривая, что у та-хирцев в голове ветер один, надоест ждать - развернуться и поминай, как звали. Никто им не указ.

Та-хирцы посадили их на своих лошадей, выполнив угрозу и перевязав глаза. Мальчишке повязка мешала не больше, чем лошади хомут. В братстве бесчисленное количество раз их науськивали, как нужно двигаться в крошеной тьме: наставники хорошо дрессировали преемников, учили их слышать дорогу ушами, и чувствовать направление по запаху. Многоликий "слышал", что путь их зашел сперва в джунгли, потом под копытами лошадей захрустел влажный песок, затрещали пустые ракушки. Дальше снова были джунгли, но в этот раз просторные - лианы лишь изредка цепляли его своими длинными пальцами. Потом был длинный мост, который расшатывался из стороны в сторону, словно паутина на ветру. Мальчишка был даже благодарен, что его глаза связаны. Страх высоты - единственный предел, который он так и не смог переступить. Он-то и стал отметкой, после которой Многоликий понял - никогда ему не стать в братстве тем, кем он отчаянно желал быть. Носителем смерти, ревностным служителем одного только бога - Картиса, Мертворукого. Наставник говорил: настоящий хасисин ничего не боится, он очистился от страхов и пороков, он дарит смерть безмолвно и быстро, приходит и уходит никем не замеченным, точно само время. Многоликому же нравилось глядеть, как жертва исходит агонией. Он нарочно растягивал время до последнего вздоха, подолгу задерживаясь над жертвой, чтобы смотреть, как смерть гасит последние искры жизни. В такие моменты Многоликий видел в себе божественную волю, справедливость, которая вершилась с дозволения высших сил.

Вспоминая последний разговор с наставником, Многоликий беззвучно фыркнул. Старик уверял, будто не случалось еще такого, чтоб хасисины покидали орден Послесвета, и жили после того долго и беззаботно. К своим словам он прибавил новую жертву, которой должна была стать сестра Первого лорда-магната, леди Катарину Ластрик. Уже тогда Многоликий чуял - больше в братство он не воротится.

Ему казалось, что мост никогда не закончится, таким бесконечно долгим был переход. Когда лошади снова ступили на вязкую землю, всадники дали им плетей, и в волосах Многоликого зарезвился ветер. Скакали не долго. Скоро лошади перешли на шаг, перебирая ногами воду. Многоликий слышал шум прибоя, от морских брызг, во рту сделалось солоно. Наконец, им позволили спешиться и сняли повязки. Несколько мгновений перед глазами все плыло, алое зарево на горизонте перемешалось с зеленым морем, словно боги затеяли варить похлебку, и щедро замешивали пейзаж невидимой ложкой. Когда в глазах прояснилось, мальчишка увидел корабль. Причудливая чехарда черных прямых и косых парусов, сбила мальчишку с толку: он видел много суден в Тареме, который по праву считался столицей кораблестроения, но такого - никогда. Высокие борта изрешетили темные проемы, мальчишка не видел, но чуял, что из каждого за ним с Катариной наблюдают зоркие соглядатаи.

- Я так и думала, - проворчала таремка себе под нос. - Где еще жить старой рыбине, как не в море.

Услышали ли та-хирцы ее слова или нет - виду они не подали. Один из них поднялся на борт первым, а остальные остались стоять у трапа. Спустя немного времени, третий появился вновь и окрикнул их, предлагая подняться на корабль. Катарина снова зашипела, что не собака, чтоб ее подзывали, но сделала это так тихо, что даже Многоликий едва смог угадать слова.

Палуба влажно поблескивала, но на досках явственно виднелись рыхлые впадины старости. Этот корабль вовсе не был какой-то диковинкой, как сперва показалось Многоликому, точнее сказать - диковинкой он стал только для него одного. Все здесь, кроме разве что, парусов, дышало старостью, каждая выщерблина хранила отпечатки битв. Интересно, скольким пограбленным толстосумам он сниться в ночных кошмарах, сколько людей просят богов наказать обидчика? Многоликий вдруг подумал, что очень охотно может представить себя у штурвала похожего мрачного красавца, вольным пиратом, которому не будет судей, кроме собственной совести. А с последней мальчишка распрощался еще до того, как родители продали его братьям Послесвета.