Скорее всего, прежняя воздушная Анечка, ощутив свою ненужность, сразу впала бы в панику. Но тяжеловесная, жёсткая Анна Михайловна обстановку оценила трезво. Пролистав несколько журналов, где раньше её охотно печатали, она села за работу.

Скоро была готова новая повесть. Всё так же недоставало в ней то ли сахару, то ли уксусу, всё так же героями её были пионеры. Только эти пионеры больше не ломали голову, как помочь старушкам, как насадить побольше кустарников или насобирать железяк на трёхпалубный лайнер «Дерзание». Они не твердили на каждом шагу «Если не мы, то кто же?», не мечтали о бригантинах и далёких галактиках. Они развратничали. Беспощадная похоть настигала юных героев в спальнях и в столовых пионерлагерей, в ленинских комнатах, в красных и зооуголках, на грядках юннатов, в школьных кладовках и сортирах. Пионеры не только изощрённо наслаждались друг другом, но и соблазняли легковерных врачих, пылких вожатых обоего пола, аппетитных завучей и брутальных завхозов.

Новую повесть Анны Михайловны незамедлительно приняли в один из самых серьёзных и толстых журналов. Успех был бешеный. Автора очень хвалили за мужество и неприятие тоталитарного ханжества. Скоро повесть издали массовым тиражом, переделали в пьесу и даже экранизировали.

Так Анна Михайловна снова стала знаменитостью. Когда первый шум улёгся, она прочно осела в Нетске. Доброжелатели подбивали её перебраться в Москву, но в столице, как известно, волка ноги кормят. А ноги Анны Михайловны, теперь такие массивные, что обуть их можно было лишь в тапки, валенки и лаптеобразные туфли, сшитые на заказ у знакомого армянина, не годились больше ни для галопа, ни для рыси, ни даже для самой лёгонькой трусцы – только для величавого державного хода. Этот ход она и демонстрировала, сидя во всевозможных жюри, от филармонических до кулинарных, ведя на местном телевидении ток-шоу «Поговорим» и возглавив альманах «Нетские увалы».

Все эти поприща Анну Михайловну отлично кормили. Изредка, чтобы напомнить о себе в большой литературе, она публиковала новые повести о пионерах. Стиль её становился всё жиже, а пионеры пакостливее. Они окончательно погрязли в анальном сексе, а в последнем опусе и вовсе ударились в зоофилию.

Поскольку Замараев расписывал Анну Михайловну как существо старомодное, белое и пушистое, Костя думал, что про юных зоофилов старушка сочиняет в маразме. Теперь же, глядя на широкоплечую Грачёву-Шварц, он оробел. Слова Замараева о любви редакторши к красивым мальчикам стали казаться зловещими. Сразу вспомнились сцены под красным знаменем из её последней повести «Мой любимый барабанщик».

Костя негромко поздоровался.

- Гладышев? – спросила Грачёва-Шварц.

Её крупная рука легла на чёрную папку, которая среди прочего хлама лежала на редакторском столе. Папка была знакомая, с распечаткой «Когтя тьмы». Толщина пальцев Анны Михайловны поразила Костю. Пальцы эти почти не сгибались, а в безымянный так, что не снять, врезалось Севкино кольцо с сердечком, вылитое когда-то из советского пятака.

- Не прячься за шкаф! Садись сюда, потолкуем, - потребовала Анна Михайловна. Она указала на стул рядом с собой.

Костя сел. Стул под ним адски скрипнул и покосился в сторону. Пришлось ухватиться за стол, чтобы не упасть.

Теперь Анна Михайловна была так близко, что от неё явственно запахло табачным дымом и какими-то сладкими духами. Сам же Костя был уверен, что пропитался на лестнице духом копчёной рыбы. Держась за стол, он отпрянул назад, чтоб рыбный запах не дошёл до Анны Михайловны и не пробудил в ней ненужных желаний. Она и без того смотрела слишком пристально, и такие были у неё сизые глаза навыкате, что Косте расхотелось не только сидеть рядом, но и печататься в «Увалах».

- Что тебе сказать… Слабенькую вещь ты написал, Гладышев, - сказала Анна Михайловна, барабаня толстыми пальцами по чёрной папке. – Да, слабенькую! Всё очень приблизительно, невкусно.

Костя жгуче покраснел. Анна Михайловна поддала жару:

- Со словом работать ты пока не научился.

Всё ниже клоня свою тяжёлую голову и всё больше выкатывая сизые глаза, она продолжила:

– Как-то всё у тебя наспех, без прорисовки характеров. Вот этот твой Рульмер – он кто?

- Вождь орков, - ответил Костя и почувствовал, что на спине рубашка у него мокрая.

- Не убедил меня твой вождь, не убедил. Неорганичный он какой-то. И почему он орк? Зачем именно орк? С реалиями ты знаком слабо, вот и надо было сделать его студентом первого курса. А ты – орк…

Костя молчал. Анна Михайловна подвела черту:

- Бунина мало читаешь, сразу видно. Мало?

- Мало…

- Это заметно. А моё что-нибудь читал?

Костя замялся. Признаться, что он читал разнузданного « Барабанщика», было как-то неудобно, поэтому он отрицательно замотал головой. Анна Михайловна выдержала паузу. Косте показалось, что она рада его невежеству.

- Плохо! – сказала она с улыбкой. - Это очень плохо. Начинающий писатель должен постоянно учиться, иначе мастерства он никогда не наработает. А уж тебе-то учёба нужна, как воздух. Как же мне с тобой быть?..

Она снова шлёпнула широкой ладонью по Костиной папке:

- Ладно, вот что: начать тебе я советую с «Горячей ночи в Артеке». Полезно будет познакомиться и с повестью «Дневник Ирки-Ириски».

Кряхтя, Анна Михайловна выдвинула нижний ящик своего могучего стола и извлекла оттуда две стопки книжек. Тёмно-синие обложки были, естественно, у «Горячей ночи», а розоватые – у «Ириски».

- Эту вот я отдам тебе за восемьдесят пять, - сказала Анна Михайловна и протянула Косте «Ночь». - Она слегка подмокла – чайник у меня потёк, что ли. Но читать и мастерство шлифовать годится.

Тёмно-синяя обложка в самом деле стояла дыбом. Однако на ней ещё можно было разглядеть, как кто-то мускулистый обнимает пионерку с ненормально развитой грудью. Зато новенькие «Ирки-Ириски» сияли лаком.

- «Ириска» - двести и ни копейкой меньше, - отрезала Анна Михайловна. – Пойми, это у меня последняя пачка.

Костя вздохнул. Кажется, у них в подъезде слишком узкие щели в почтовых ящиках, и пионерские повести туда не пролезут… Тем не менее он кивнул и стал шарить по карманам.

Тут он с ужасом понял, что его писательская судьба висит на волоске. Собираясь в редакцию, он решил произвести хорошее впечатление, для чего надел новую рубашку. А деньги остались в старой! В карманах джинсов завалялось мелочью только тридцать восемь рублей. На дорогу домой хватит, но на шлифовку мастерства вряд ли.

- У меня деньги в другой рубашке, - робко, но честно признался Костя. - Может, я в другой раз за книжками зайду?

Лучше бы он что-нибудь соврал – истина, как всегда, выглядела неубедительно. Анна Михайловна не поверила ни одному Костиному слову. Её взгляд стал настолько тяжёл, что Костя потупился.

- Ну что ж, не хочешь – как хочешь, - сказала она равнодушно и спрятала обе пачки книжек в ящик. – Только скажу напрямую: рановато тебе ещё печататься. Персонажи у тебя вторичны, сюжеты вымучены. Сколько тебе лет?

- Двадцать…

- Я так и думала! Нельзя писать прозу в двадцать лет – не о чем ещё. Жизненного опыта, наблюдений кот наплакал. Что ты в жизни видел, кроме манной каши? Нет уж, ты поброди по свету, попробуй, поищи. Ты где работаешь?

- В фирме «Нео».

- Что вы там делаете? Строите? Инвестируете? Плавите сталь?

- Продажа компьютеров и составляющих…

- Ещё хуже! Нет, ты сперва жизни понюхай, смени профессий хотя бы с десяток, а потом уж на роман замахивайся. Ты знаешь, кто в нашей нетской организации хорошо пишет? Только тот, кто лиха хлебнул. Скирдеев, например. Прежде чем опубликовать свой первый рассказ, он сантехником поработал, плотогоном, визажистом, ассенизатором на селе. А Колька Пушкарёв! Он был капитаном дальнего плавания, потом осветителем в театре, кондитером, банщиком. Почему бы тебе не потрудиться хотя бы банщиком? Или дворником?

- А как же Бунин?

Анна Михайловна поморщилась:

- У нас в организации такого нет. Ах, этот… Ну, причём тут Бунин?