— Долго же ты.
— Как ты узнал, что я здесь? Ты сам только что вернулся.
— Следишь за мной, Соф? — я прислоняюсь к дверному проёму, приподнимая брови, — Лейла сказала мне, что ты вернулась.
— Так и думала. К тому же, нет, не слежу, Коннер. Зачем мне это?
Наклонившись вперёд, я не могу удержаться и убираю несколько прядей с её лица.
— Я не знаю, принцесса. Ты скажи мне.
— Не называй меня так, — она убирает мою руку.
— Почему нет? Это то, кем ты являешься. Неприкасаемая. Недостижимая.
— Убирайся отсюда, — в её глазах огонь, смесь злости и отчаяния.
— Снова выгоняешь меня?
— Уходи, Коннер! — выкрикивает она, глядя на меня, — я не хочу, чтобы ты был здесь.
Но её глаза говорят об обратном. Они говорят, что она хочет схватить меня и не отпускать, свернуться в моих объятиях, как раньше. Её глаза говорят мне, что она хочет лечь рядом со мной и проследить линии татуировки на моём плече, пока моя кожа не покроется царапинами от её прикосновений.
Её чёртов рот лжёт.
— Мне всё равно. Я пробуду здесь всё лето, — я не помогаю своей понимающей ухмылкой.
Она смотрит на меня с тоской в глазах, и в этот момент раздаётся плач ребёнка. Моё сердце замирает от крика «Мама». Шок проходит сквозь моё тело, и я засовываю ногу в дверь прежде, чем она успевает закрыть её.
— Софи?
— Убирайся! — кричит она, опираясь всем своим весом на дверь.
Дверь захлопывается, когда я убираю ногу, но звук всё ещё эхом отражался во мне.
У неё есть ребёнок.
Грёбанный ребёнок.
Уставившись на дверь, я слушаю её всхлипы, пока она успокаивает ребёнка, о котором я никогда не знал.
Мне хочется снова постучать в дверь. Хочется так сильно бить по стеклу, чтобы оно разбилось, потому что у неё есть ребёнок.
У моей Софи. Есть ребёнок.
Я продолжаю смотреть на дверь, сердце бешено колотится в груди, живот скручивает в узел из-за встречи с ней. Я разворачиваюсь, наплевав на то, что всё ещё хочу разнести стекло своим кулаком. Поэтому она уехала? Из-за ребёнка?
Моего?
Чьего-то ещё?
Она уехала, потому что ребёнок не мой? Блядь.
Глава 3
Софи
«Чушь. Чушь, чушь, чушь, чушь!»
Я прислоняюсь к закрытой двери спальни Милы и начинаю сползать по ней, пока не касаюсь пола, а затем обнимаю колени. Никогда у меня так не дрожали руки.
То, что я увидела его здесь, прямо перед собой, потрясло меня до глубины души. Он выглядел, как ожившее воспоминание, только лучше. Горячее. Сексуальнее. Бесконечно лучше… Коннер.
Его волосы, как и прежде, уложены беспорядочно, а глаза такие же поразительно голубые. Они всё ещё передают каждую эмоцию, что скрывается в его словах, и я видела их все. Шок, горечь, недоверие, гнев, боль. Каждая эмоция отражалась в его пристальном взгляде, пока он не услышал Милу, что повергло его в шок.
Но его подбородок был первым, что я заметила. Это единственное, что изменилось в сильных чертах его лица, и я хотела поцеловать каждый дюйм. Когда-то гладкий, чисто выбритый подбородок теперь покрывала лёгкая щетина, которая придавала ему мужественности.
Он такой же высокий и крепкий. Только плечи стали шире, а бицепсы рельефнее. Половина его рукава1 выглядывала из-под рубашки, и мои глаза моментально нашли запутанный рисунок, контур которого я когда-то много раз очерчивала, лёжа в его объятиях.
Я хотела протянуть руку и коснуться его, пробежаться подушечкой большого пальца по грубой щетине. Желание обжигало, а борьба с ним с каждой секундой причиняла всё больше боли. Столько боли, что она стала тупой и пульсирующей, и я чувствовала её с каждым ударом сердца.
Потому что стоять перед парнем, которого я так сильно любила, знать, что мой секрет стал причиной его страданий, и быть не в состоянии облегчить эту боль или раскрыть секрет, чертовски сильно ранит меня.
Я не поняла, как она появилась, потому что не ожидала её. Боль. Честно говоря, я даже не думала, что увидеть его снова будет так больно. Так не должно быть. Это я продолжала жить, пока он два с половиной года задавался вопросом, где я.
Раньше я не верила, что он удивится. Думала, он немного проявит интерес, а затем заживёт новой жизнью рок-звезды, стереотипной мечтой с девушками, выпивкой и чем-то ещё. Его появление сегодня опровергло ту мысль, с которой я жила с тех пор, как уехала.
Я должна была знать лучше. Я должна была знать, что тогда это будет не Коннер.
То, что он пришёл, хотя не прошло и часа с момента его приезда домой, говорит обо всём.
Это говорит, что ему по-прежнему больно, и он всё ещё не простил меня. Что он не закончил с этим, что он всё ещё ожесточён и зол, и у него есть абсолютное право на эти чувства. Также это говорит о том, что он не поверил в моё возвращение, и он смог убедить себя, только увидев воочию.
Коннер имеет полное право чувствовать себя так. Это я должна взять вину на себя. Это я должна пройти сквозь унижение. Не он. Я должна натянуть трусики большой девочки и встретиться лицом к лицу с решениями, которые приняла, готова я к этому или нет.
Из-за меня и Коннера? Мы ничего не значим. Мы не важны. Только Мила. Я не предполагала, что придётся рассказать ему обо всём так рано, но я не смогу жить всего в нескольких минутах езды от него, не рассказав о его дочери.
Чего стоит одна захлопнутая мной в панике дверь прямо перед ним.
Только чёрт знает, о чём он теперь думает.
Я сама не знаю, что думать. Не только я по колено увязла в вопросах.
***
— Чем занимаешься?
— Интересуюсь, почему ты здесь, честно говоря, — я ставлю ногу позади двери.
— Моя лучшая подруга объявилась спустя два с половиной года. Я здесь, чтобы повидаться и поговорить, если ты готова к разговору, — усмешка растягивается на ярко-красных губах Лейлы.
— Не о том, о чём хочешь ты. И не с тобой.
— Ай. Полегче со мной.
— Я не это имела ввиду, Лей. Есть люди, заслуживающие ответов больше, чем ты, — вздохнув, я откидываю голову на дверь.
— Знаю, — она пожимает плечами, — это раздражает меня, но я знаю.
— Так почему ты здесь?
— Потому что хочу узнать, не хотела бы ты сходить куда-нибудь. Не знаю. Куда водят детей?
— Эм, в парк? — я поднимаю брови.
— Точно! — она ухмыляется. — Хочешь сводить Милу в парк?
— Я не… Я не знаю, — я закусываю нижнюю губу, — я подумывала купить пару вещей во двор для неё.
— Значит, ты остаёшься?
— Возможно.
— Ла-а-адно, — она растягивает слово, словно наезжая на меня, — ну, ты хочешь или нет?
Мила хихикает в гостиной.
— Здесь слишком много… людей, — вздыхаю я.
— И что теперь? Собираешься прятать её в этом доме, потому что не хочешь иметь дело с мудаками этого города?
— Ты ужасно разговариваешь, — бормочу я, — но да, это что-то вроде моего плана.
— Чёрт, нет, — она смотрит мимо меня, — эй, красотка. Хочешь пойти поиграть на горке?
Я бормочу несколько проклятий. Горка означает восемь часов непрерывного сна для Милы, для меня же мечта становится явью.
— Горка? Парк? Мама, да! — весёлый звук её хлопков раздаётся у меня в ушах.
Ещё один вздох. Я иду в гостиную.
— Ладно, ладно. Мы пойдём в парк с Лейлой. Где куколка?
— Танцевать, танцевать, — Мила указывает на телевизор, где показывают «Dirty B.», и трясёт попкой.
Я прячу улыбку, когда Лейла встречается со мной взглядом.
— У неё хороший вкус, — выдавливаю я.
Лейла что-то хмыкает в ответ, в то время, как я забираю пульт и выключаю телевизор.
— Нет! Нет! Нет! Грязные! Нет! — визжит Мила, размахивая руками. — Не-е-е-е-ет! (Прим. ред.: «Грязные» переводится на английский как «Dirty», т. е. имеется в виду название группы).
— Детка, ты сможешь потанцевать позже, ладно? — я закрываю глаза ладонью.
— Нет! Грязные сейчас! Сейча-а-а-а-а-ас!
Лейла прокашливается. Я поворачиваю к ней голову и, когда наши взгляды встречаются, понимаю, что она только что получила подтверждение, которое искала. Покачав головой, как бы говоря: «Нет, мы всё равно не будем говорить об этом», — хватаю куклу Милы.
— Давай. В коляску.
— Грязные сейчас! Грязные сейчас, мама! — кричит она, пока мы идём.
Я закрепляю ремни в коляске и быстро проверяю, взяла ли всё необходимое.
Лейла выходит после нас, и я запираю дверь. Солнце ярко светит над нами — маяк яркости в чистом голубом небе. Впервые за долгое время вид свободен от небоскребов и высоток. Чист, свободен и красив.