***

Несколько лет прошло с тех пор, как Люсия покинула наш дом. Время не ощущалось, время неслось быстрее. С тех пор, как мое детище достигло крупных размеров, Город все бескомпромисснее облеплял его своими лапами, отнимал от меня. Эти будут тут служить, те – петь, третьи – бегать трезвонить в колокола, другие – следить за садом. Моя задача была фактически выполнена, и вскоре предстояло отойти в тень, раствориться, отдать Собор на растерзание людям и истории.

Черт, ну для чего-то надо жить? Прекрасная награда в высоком замке, о ком сочинять, кого превозносить? Кого-то же надо превозносить? Я БРЕЖУ ПОТЕРЯННЫМ, ты видишь: детство, Хорхе, Агнесса, ты. Они уже забирают тебя у меня, ты для них и создавался. Я же тоже человек, мне надо кого-то обожествлять. Тебя всегда было легко обожествлять, ты ложился в недосягаемую цель так легко, ты с таким удовольствием мне подыгрывал.

И вот теперь ты оживаешь самостоятельным, и вскоре придется отпустить тебя им на наставление, и оставаться в полном одиночестве.

Ты немыслимо высок, красота в твоих пропорциях. Число, интервал и пропорция лежат в основе музыки и движения небесных тел. Ты – сама гармония. Мне вне пропорций не удавалось быть таким. Люсия считала меня симпатичным, а я считал, что с ней что-то не в порядке. У меня была слишком тяжелая походка, слишком закрытая одежда, слишком зашнурованные рубахи, слишком длинные плащи, оно слепило меня в важного и созерцательного строителя. На постоялом дворе в Ами, когда уничтоженным бежал с Климентового приема, взрослые мужики под хмелем вправляли рассудок молодому рыбаку, стучали ко мне, звали, крича ему: «Вот послушай, что умный человек тебе по этому поводу скажет!» И я выходил к их столу, сонный, расхристанный, с книгой, я выходил их рассудить, сыпать доводы и аргументы. И, пока шел к ним, думал – а с каких пор успел обрасти таким авторитетом, пусть даже в смешных кругах?

Но что оставалось, если даже к Богу не удалось прикипеть как следует? Если ничто не устоит перед сломом в слабости, перед маленькой водяной мельничкой, которая все перемелет в в труху. Что же оставалось, кроме многоуровнего и оттого продуманного зодчества, в котором все хорошо и последовательно высказано было до меня и без меня. Что оставалось, кроме противоестественной обособленности? Ничего не оставалось, кроме этих унылых кирпичей, из которых мы построили самое себя – внешность, внутренность, всё.

Я умолял мою королеву вернуться. Она обладала непокладистым огненным нравом, упрямством, и я заимствовал у нее эти качества, отстаивая свою правоту, выгрызая все доступные средства для своего дела, работая на износ, и лишь благодаря умыкнутой у Люсии напористости достиг победы. Я жил в доме ее отца, что Моисей в египетском рабстве, всей душой тяготился ее с Обрие, но, стоило старику отойти в мир иной, а ей меня оставить, как свобода вдруг сделалась невыносимой. Пустой дом, куда приходил разве что заночевать, когда стояли морозы и оставаться в мастерской было смертельно, тосковал по ней, не признавая меня хозяином.

Богородица в красном покрове, всепрощающая Матерь Божья. Я преследовал королеву от жилища Жана-Батиста до этой спальни, а сегодня преследую в северных землях, в Нормандии, у горьких морей, благословенна ты меж женами. И если ты даруешь своему слуге прощение, то он никогда не посмеет тебя оскорбить; твой слуга никчемен и возвысился твоими добротой и помощью; Алая Роза, снизойди! Ты, мудрая, длани твои на пятиструнной виоле, длани твои раздают подати беднякам, длани твои мне были вверены святой Матерью-Церковью, а что мое, то не отдам без боя, что мое, то от меня не уйдет, Ave, Maria, gracia plena, dominus tecum!

Я умолял ее вернуться, и она смилостивилась.

***

- Мы надежны, как рыцарский замок. Сплоченные камни не дают врагу пробить защиту, - шептал я, зарываясь в длинные волосы жены, седыми локонами разлетевшиеся по меховой накидке, - чем хуже снаружи, чем опаснее враг, тем сильнее дух и крепче оборона.

- Раньше не было врагов? Или все слишком замечательно складывалось, чтобы так растрачивать себя на пустяки?

Я с трудом разомкнул объятия, чтобы ответить Люсии – казалось, стоит дать ей передышку, как она вновь меня покинет.

- Раньше казалось, будто век наш бесконечен, а ты запираешь меня подле себя. Будто все шляются, рисуются, веселятся, а я один связан, потому что женат. Дама с характером и, в противовес, здание с характером. Вот и метался из стороны в сторону, а то и вовсе сбегал от обоих. А ныне мы – могучий замок. Выстояли против целого мира.

- Замок нелегко взять осадой. Но легко – изменой, - не преминула напомнить Люсия.

Но то было уже позади. Накануне Рождества, когда баран покинул кухню вместе со множеством приправ, а все мои друзья, даже преподобный Карло, пьянствовали и играли в кости, мы с госпожой уложили в камин толстое полено, чтобы летом зажигать его обугленные остатки, когда возникнет риск удара молнии. Отпустив слуг, жена готовила рождественский ужин сама.

Люсия на кухне

В сковороде топилось масло, в котором пожарятся лук-порей и чеснок. Мясо кролика добавится позже. Жена ждет, пока овощи смягчатся, а крольчатина приобретет коричневатый оттенок. Затем она добавляет лавровый лист, уксус, ячмень, перец с солью и немного воды. Как закипит, накроет крышкой и оставит тушить до тех пор, пока мясо не приготовится (определить это можно по легкому отделению от костей). Наконец, она добавляет шалфей и оставляет блюдо на огне еще ненадолго.

Спрятанные снежным покровом кусты роз в саду спали в глубоком забытьи.

Мы, словно в молодости, строили планы; чистили жилище, отбеливали белье перед Рождеством; и у нас еще было впереди лето с грозами, и наши памятные места, и виола Люсии, и мое оконченное строительство.

Глава 19

Superbia*

(*лат. «Гордыня» - один из семи смертных грехов)

Мастер не мог оставить в веках свое имя. Иначе это выглядело бы проявлением вопиющего тщеславия. Никаких притязаний на личную славу. Аббревиатура, проставленная на закладных камнях – вот и все, на что я мог рассчитывать как творец.

- Вывернуть себя наизнанку в надежде, чтобы хоть кто-то это заметил. Выпиливать из камня цветы, из стекла создавать цветные картинки, под самые облака уйти в высоту, и все лишь ради славы. Из-за огромной любви, конечно же, но и ради славы. Я так старался, а никто и не вспомнит…

Карло возразил:

- Они запомнят, в покаянии пребывая в этих стенах.

Я встал, и, шагами меряя амбулаторий, продолжил:

- Его нельзя отпускать без отеческого благословения. Они растащат его на клочки! Не будут знать, кто его породил. Когда купол острый ставили, как они меня прославляли! Потом свыклись: и чудеса меркнут, если видеть их ежедневно. Но так хотелось бы свое имя оставить ему. Вписать в местные хроники хотя бы. В летописи. А лучше – чтобы они слагали легенды обо мне. Чтобы они всегда смотрели на меня, столь притягательного в непохожести на других, и знали мое имя! Карло, когда жажда почестей перестанет казаться чем-то постыдным?

***

Оставались какие-то мелкие зацепки. Нерешенные вопросы. Назначение Пьера следующим владыкой ремесла, открытие Жозефого цеха витражистов. С последним мы сроднились уже совсем закадычными друзьями. Неторопливым вечером за вином с Жозефом, я разродился:

- Разыщи Люкс и приведи ко мне.

- Святые хрены… - жалобно протянул приятель.

- Делай что тебе велели!

- Но как мне затащить ее сюда? Она к тебе и на порог не глянет!

К такому я был готов. Приблизившись к помощнику, я в заботливом жесте поправил его сюрко.

- Скажи ей, что я несчастен. Глубоко несчастен!