Дорога стелилась под ноги, широкая транспортная магистраль, где пешеходу можно топать лишь по обочине, да и то на свой страх и риск. Но дорога прекрасно знала, кого обижать, а кого радовать. Мне она худого причинить не могла.

Я бродяга по призванию и ботаник по профессии. И внешность у меня вполне "ботаническая": очки в прочной роговой оправе, худое лошадиное лицо и длинный, два метра с кепкой, рост. Сорваться в путь для меня — дело легкое.

Встанешь, бывало, рано утром, выйдешь на порог… Мокрым после вчерашнего дождя асфальтом, встречным ветром в лицо, теплом восходящего солнца манит, зовет, толкает в путь дорога. Как ей откажешь? Рюкзак за спину и вперед.

Я шла по обочине привычным походным шагом, с любопытством посматривая на выбегающие к трассе пути, будь то широкие асфальтированные шоссе или проселочные грунтовки. Какая позовет одним лишь мне внятным голосом: сюда стоит свернуть? Какая приведет к Приключению, а какая — к скучному вечеру в одинокой степи?

Это была даже не дорога, так, натоптанная пешеходами тропа, тонкий туннель сквозь сплошную, прибитую дорожной пылью зелень деревьев. Я нагнула голову и шагнула в тень, после залитой солнцем трассы показавшуюся кромешной.

Тропа торопила. Порывом жаркого ветра в спину, истошным криком сойки, прыжком земляной лягушки, низким полетом невесть откуда взявшегося чижа… Я ускорила шаг.

Тропа вывела меня на обрыв, нависавший над тихой равнинной речкой из тех, в которых, как всем известно, водятся глубокие омуты со студеными родниками.

Вот в таком-то омуте и тонул человек. Молча, без крика, без борьбы. Светловолосая голова мелькнула еще раз на искрящейся солнечными бликами поверхности и пропала. Я сбросила рюкзак и, не раздумывая, сиганула в реку. Плавала я хорошо. …Это была девочка лет двенадцати, не вдруг поймешь, какой национальности. Светловолосая, смуглокожая, горбоносая, с полными, красиво очерченными губами. Когда она открыла глаза, они оказались медового оттенка с веселыми солнечными искрами в глубине.

— Привет, — сказала я, и губы девочки дрогнули в робкой полуулыбке. — Что случилось-то?

— Судорога схватила, — объяснила она.

По-русски она говорила легко и правильно, без характерного гортанного акцента. Да и одежка была на ней вполне приличная, серая рубашка и синие джинсы, не какое-нибудь цыганское рванье.

— Замечательно, — заявила я. — В другой раз булавку с собой носи. Ну, сейчас обсохнем на солнцепеке и пойдем. Где живешь-то?

Девочка опустила голову:

— Нет у меня дома… Возьми меня с собой!

— Еще чего! — отсмеявшись, сказала я. — Нам с тобой не по пути, кроха.

— Я не кроха, — серьезно ответила девочка. — А дома у меня нет. Не бросай меня, возьми с собой!

Не люблю слезы! Сама плакать ненавижу, и смотреть, как другие ревут, тоже не выношу. Пусть даже это была двенадцатилетняя соплячка. И ведь не бросишь ее, в самом-то деле! В милицию отвести, что ли?..

— Распустила нюни, — нарочито грубо сказала я. — Не маленькая уже!

— Не бросай меня, пожалуйста! — девчонка разрыдалась уже в голос. — Я тебе жизнь отдам, только не бросай!

— Что?! — не поверила я своим ушам.

— Жизнь отдам, — она уже протягивала ладонь, где дрожал, переливаясь алыми бликами, небольшой кровяной шарик.

Я, совсем уже ничего не соображая, подставила руку, и шарик скатился мне на ладонь. Он был упругим и горячим, живым. Неожиданное приятное тепло охватило всю руку до самого локтя, и расставаться с ним совсем не хотелось.

— Меня Ромашкой звать, — сказала девочка.

— Инга, — назвалась я, подкидывая шарик на ладони. — Забирай свою игрушку и пошли…

Но шарик вдруг исчез, растворившись в ладони бесследно.

— Что за чертовщина… — растерянно пробормотала я.

— Ну вот, — весело засмеялась Ромашка. — Теперь ты меня нипочем не бросишь! Иначе я умру!

Она оказалась права. Я не смогла ее бросить. Если и были где у Ромашки родичи, объявляться они не спешили. Документы на удочерение я собрала удивительно быстро, без обычных в таких случаях волокит и взяток. Меньше, чем через полгода моя подопечная стала Ромашкой Догаевой, моей приемной дочерью…

Меня многие считали сдвинутой и не без оснований. Но тут уж все четко решили: я окончательно выжила из ума. Зачем это сдался старой деве за сорок приемный ребенок, да еще в трудном подростковом возрасте? На биофаке, где я читала лекции по ботанике в свободное от дорог время, только об этом и говорили. Даже студенты. Но мне было наплевать!

В моей одинокой однокомнатной квартире появилось настоящее чудо, и сплетни окружающих волновали меня мало.

Однажды мы с Ромашкой гуляли в парке над набережной… Она болтала без умолку, рассказывая обо всем понемногу. О своих делах в школе, о новых подружках, о том, кто кого любит, а кто кого — нет… Я купила ей билет на крутые американские горки с "мертвой" петлей, и моя Ромашка, сияя, убежала занимать очередь ко входу на аттракцион. А я пошла к шатру цыганской гадалки.

Ее звали Тамара. Мы дружили, если можно, конечно, назвать дружбой симпатию, неизвестно с чего возникшую между старой цыганкой и преподавателем городского университета.

— Дэнь добрый! — приветствовала меня Тамара. — Прахади!

В шатре стоял таинственный полумрак, горели свечи, распространяя тонкий терпкий аромат, к которому примешивались запахи натурального зернового кофе. Кофе здесь всегда был отличным.

Известная всему городу ворожея и травница, Тамара держалась с достоинством королевы, правящей миром. Не каждому соглашалась она раскинуть карты или опрокинуть чашечку с кофейной гущей. "Плохого чэловека за вэрсту видать", — говаривала она.

Нас связала вместе общая палата в хирургии: у меня случился приступ аппендицита, Тамара пострадала в ДТП… С тех-то пор мы и дружили.

— Мама Инга! — Ромашка ворвалась в шатер как маленький вихрь. — А можно мне еще разок прокатиться?

— Можно, — я дала ей денег, и девочка вновь умчалась, только колыхнулась вслед пестрая занавесь.

— Твоя дэвочка? — спросила Тамара.

— Моя, — кивнула я и рассказала про встречу у реки, опустив, понятное дело, "жизнь отдам" и происшествие с исчезнувшим невесть куда шариком крови… Тамара слушала молча.

— Забавная история, правда? — сказала я.

— Забавная, — согласилась цыганка, поджав губы.

Я видела: Ромашка не пришлась ей по душе, но говорить о том она почему-то не хотела.

— Раскинь карты, Тамара, — попросила я, чтобы развеять повисшее между нами неловкое молчание.

— Без карт вижу, — вдруг заявила гадалка. — Нэ будет добра!

— Это почему же?! — вскинулась я.

— Сама знаешь, — отрезала Тамара.

Меня кольнуло острым пониманием: цыганка знала. Каким-то непостижимым образом она знала все то, что я недоговорила, рассказывая свою историю. Мне стало не по себе.

Я перевернула над блюдечком кофейную чашечку. Тамара взяла ее через время и стала разглядывать.

— Видишь? — она указала на странный потек, похожий на двухголового человечка. — Сдвоенная судьба! Нэ к добру.

— Знаешь, Тамара, — сказала я с раздражением. — Если честно… Не верю я в твои гадания!

— Нэ верь, — дернула она плечом. — Что изменится с твоего нэверия?

И вновь меня проморозило от ее пронзительного взгляда… Мне показалось, Тамара хотела сказать что-то важное, но с улицы донесся веселый голосок моей девочки, и я поспешила покинуть шатер.

Потом мы с Ромашкой долго гуляли по парку, а наутро я повела ее в бассейн… О неприятном разговоре с Тамарой я больше не вспоминала.

Шло время. Моя Ромашка из неприхотливого полевого цветка превратилась в оранжерейное растение, только и знавшее, что требовать. Новую мини-юбку, навороченный сотовый телефон, туфли на модном расплющенном каблуке, причем покупать следовало не на рынке, где лежал один ширпотреб, а в центре города, где находился самый стильный бутик с голографическим изображением Золушки на витрине… Ее не интересовало, хватит ли моей преподавательской зарплаты на хотя бы одну из этих недешевых вещей, и на что мы будем жить до конца месяца. Я могла подрабатывать смотрителем в Ботаническом саду и собирать по ночам конверты для мелкой фирмы, торговавшей канцтоварами, а Ромашке этого не позволяла гордость.