— Эй! Девушка! Вам что, плохо?

— Молчит…

— В шоке, наверное…

Но я рта открыть не смею совсем по другой причине.

От страха.

Эти линии… Люди. Нелепые человечки, словно нарисованные трехлетним ребенком по алгоритму "точка-точка, запятая". Одному жить осталось меньше года, онкология, причем о своем диагнозе он еще не знает. Второму… Внезапно вспомнился Андрей, но предстал он перед внутренним взором в точно таком же карикатурном виде. Не хочу всматриваться, но знание приходит против воли, разворачивается, сжимает болью сердце.

Любовница, одна, вторая… Перед свадьбой и после свадьбы. Очередная "любовь", развода требует, шантажирует беременностью… а жена осточертевшая ослепнуть вздумала, как на заказ… самому на развод подавать — облико морале пострадает… нет, пусть Дашка сама заявление пишет, тогда никто и вякнуть не посмеет…

Ах, ты ж, кобель паршивый! Чтоб тебе самому…

Линии вздрагивают, приходят в движение, складываются тем же узором, но под другим углом. Несчастливый брак со стервой, нищета, больной ребенок, — все это ждет Андрея в недалеком, лет через семь примерно, будущем…

Господи, да я же ведь Тебя не о том просила! Я зрение вернуть хотела, от слепоты избавиться, к миру вновь вернуться… не нужен мне этот жуткий дар, не нужен, не нужен, забери его обратно, не хочу!

Но напрасно было теперь все. Линии потускнели, сдвинулись в сторону, яркой осталась лишь одна. Она уходила далеко за город, в другую область, едва ли не в другую страну…

Будьте осторожны в своих просьбах к Всевышнему, ведь Он может и откликнуться. Не на кого пенять. Я сама во всем виновата, сама молила дать мне прозрение. Вот и получила по просьбе своей. Так что теперь изволь, Дашуня.

Молчать всю жизнь и служить Господу…

— Простите… Как мне найти матушку Богдану? Мне говорили, что она ясновидящая и целительница. Что только она одна… Понимаете… Дочь у меня, два годика. И уже онкология. Врачи сказали…

Они приходят ко мне каждый день. Отчаявшиеся, живущие последней надеждой люди. Они ждут чудес… и многие из них проклинают меня за свои несбывшиеся ожидания, не понимая, что я и так наказана сверх меры.

Видеть, зная, что в большинстве случаев реальной возможности изменить хоть что-нибудь тебе не дано, — это ли не подлинное проклятие?!

Чем я могу утешить своего собеседника? А еще по причине умножения беззакония во многих охладеет любовь (Мтф 24:12) Душа, охладевшая к любви, обречена болеть и мучиться. Лишь через боль и страдание она способна очиститься и научиться любить снова. Ну, а дети платят за грехи родителей вплоть до четвертого поколения. И когда у нас тяжело болеют маленькие дети, это означает только то, что тяжело больны мы сами…

Мы пойдем сейчас в храм, и я буду смотреть. Помогая детям, необходимо одновременно лечить и себя тоже — через устремление к Богу, через покаяние, причем истинное покаяние — это не просто свечка перед иконой, это крайне мучительный процесс, его сложно выдержать, он сродни смерти, если честно. И не каждому еще дозволено решиться на такой ответственный шаг. Если человек не готов, ему проще умереть, чем начать менять глубинный рисунок своего характера. Никакая, в том числе и моя, молитва ему уже не поможет…

Не раз и не два я пыталась нарушить данный мною обет молчания. Объяснить, рассказать, наставить на путь истинный! Но каждый раз губы сводило судорожным спазмом и ничего, кроме невнятного хрипа, не выходило из горла. В конце-концов, я смирилась. На все Твоя воля, Господи. На все Твоя воля…

Мужчина говорит и говорит, захлебываясь своим горем. Его линии рассказывают о многом. Странно, эти линии мне вроде знакомы. Кажется, когда-то, безумно давно, я их уже видела. Видела, и даже какое-то время любила…

Мужчина вдруг замолкает, замедляет шаг:

— Даша? Ты?!

Его голос тонет в громком перезвоне монастырских колоколов, зовущих на службу…