прямая — и молчала.

Она была многим обязана старикам Субботиным,

родителям Федора Николаевича. В городе это знали, и

теперь заговорили, что Настасья Петровна обязана

заплатить субботинскому дому добром за добро и воспитать

Марьяну, как она воспитывает своего сына Митю. И

удивлялись и негодовали, что Настя еще что-то там

обдумывает и не дает своего согласия.

Не поняли люди, что Насте в то время было не до

отдачи мелких долгов.

Смолоду ее жизнь сложилась трудно. Незаконная дочь

бездомной батрачки, сама с восьмилетнего возраста

пошла батрачить по богатым мужикам. Говорят старые

люди, будто в старину тоже было много хорошего и все

дешево до удивления, — что ж, верно, было все:

хорошие платья, книжки с картинками, пряники по копейке

штука; только не для Насти.

Девчонкой пятнадцати лет она поступила к

Субботиным. Там ее приласкали; заботились о ней; научили чи-

гать-писать. В благодарность она из кожи вон лезла,

чтобы услужить... Перед самой революцией к ней

посватался шорник Коростелев, без ноги пришедший

с герхманского фронта. Он сказал: «Довольно тебе под

чужими крышами жить; у меня собственный дом, будешь

сама хозяйкой; мамашу возьмешь и будешь покоить».

Она пошла посмотреть, какой дом у него (тот самый, где

она живет по сию пору: комната, кухня, сени, чулан).

Сперва посмеялась: «Уж и дом!» Потом — постояла в

горнице, заваленной обрезками кожи, постояла в дворике,

поросшем мелкой травкой... и так захотелось ей иметь

угол, где она была бы хозяйкой, что взяла да и вышла за

шорника Коростелева. Была в ту пору уже грамотной,

читала книги. Во всех книгах описывалась любовь —

таково-то красиво... Только на настину долю любовь не

выпала.

Ничего, жила и без любви. Даже считала себя

счастливой: муж был работящий, непьющий; не обижал. Но и

это бедное счастье оказалось не для Насги: в двадцать

первом году муж ее умер от сыпного тифа. Опять пошла

Настя на поденку, чтобы прокормить сына и мать.

В тридцатом году начал строиться совхоз «Ясный

берег». Настасья Петровна поступила на строительство.

Из разных мест съезжались люди, наскоро ставили себе

жилища при фермах, жилищ нехватало. Настасья

Петровна осталась жить в городе, в крохотном своем

домишке. Ей нипочем было ходить на работу и с работы за

два, за три километра: она привыкла ходить, не больно

доводилось в жизни рассиживаться... В первый раз она

поняла, что можно работать не ради куска хлеба и не из

благодарности.

Трудились разные люди из разных мест —и

появились на пустом месте жилые дома, постройки для скота,

силосные башни, склады, водопровод, электричество,

мельница,— большое хозяйство, социалистическое

хозяйство. Мы и работники, мы же и хозяева.

И раньше Настасья Петровна часто слышала слово

«социализм», сулившее жизнь неслыханно широкую,

светлую, богатую счастьем,— но, по правде сказать,

сомневалась: «Будет-то оно будет, к тому ведет советская

власть, да когда будет? Внуки наши, может, увидят, а

мне уж где!..» А люди, с которыми она строила совхоз,

говорили: «Мы строим социализм, вот здесь он будет,

и не для внутав, а для нас самих». Скинула Настасья

ПетроЕна-все гири с ног — скорби, усталость, заботы о

сыне — «ладно, не пропадет; большой уже, пионер;

шко-ла из него сделает человека, а дома бабушка

присмотрит...» И никакая благодарность ни к кому на свете

не могла бы вернуть ее к корыту, к домашней заботе,

к четырем своим стенам.

Председатель райисполкома вызвал Настасью Пет-

ровну и стал уговаривать езять на себя обязанности

марьяниного опекуна.

— С удовольствием,— сказала Настасья Петровна,—

только воспитывать не могу. Она из хорошей семьи

барышня, это надо всю душу положить, чтоб ходить зя

ней, как полагается. Не могу. Давайте, буду опекуном, а

насчет воспитания вот я что предложу.

И рассказала, что есть на строительстве очень хорошие

люди, бухгалтер и его жена, немолодые, бездетные.

Бухгалтер не только не пьет, но даже не курит; а жена у

него простая рабочая женщина, которая и постирает на

ребенка, и пошьет, и голову ему вычешет, и никакой

обиды ребенок от нее не увидит,— за это она, Настасья

Петровна, ручается. Люди они приезжие, живут в

поселке в одной комнатке и во сне видят снять просюр-

ную квартиру, неважно, хоть и в городе. Так что еще и

плату с них можно взять как с квартирантов, будет

ребенку добавка к пенсии.

— Что ж,— сказал председатель, подумав,— если вы

за них ручаетесь — попробуем.

Так появились в субботинском доме Лукьяныч ц тетя

Паша, его жена.

— Дорогая моя,— сказал Лукьяныч настороженно

следившей за ним Марьяне,— первое, что мы с тобой

сделаем, это мы уволим зажиревшую мадам, твою няньку,

Пашенька сама управится превосходным образом, а

лодырей нам не надо.

Няньку уволили.

— И второе — мы с тобой заведем курей.

- И Лукьяныч принес в решете два^дрсятча

инкубаторных цыплят — нежных, теплых, шевелящихся и

попискивающих пушков.

— Будут белые леггорны, самые яйценоские курочки.

У соседей тоже были такие цыплята. Чтобы не

спутать, Лукьяныч переметил своих Цыплят: у каждого на

спинке нарисовал черной тушью косой крест. Соседи

удивлялись: надо же додуматься! Сколько стоит город —

никогда в нем не метили кур... Цыплята росли, и

нарисованные кресты, противно законам природы, тоже росли.

Соседи удивлялись еще больше.

У Лукьяныча был челн. Он смастерил его себе вскоре

после того, как приехал на строительство. Челн стоял на

берегу на песке, привязанный к колышку иепью; на цепи

висел большой ржавый замок. Замок висел зря — никто

не покушался на челн, плавать на нем было рискованно,

один Лукьяныч умел им управлять. Этому делу он

научился еще в молодости, когда служил в плотовщиках.

— Завтра я выходной,— говорил, он Марьяне,—

готовься.

— Поедем? — спрашивала Марьяна, доверчиво и

восторженно глядя ему в глаза.

Они отвязывали челн, спускали его на воду и плыли.

— Вот я тебе покажу одно местечко,—говорил

Лукьяныч.

И показывал заводь, над которой ивы склонялись так

низко, что концы ветвей касались воды; вода была там

как черное зеркало, и на ней, на распростертых листьях,

неподвижно лежали белые водяные лилии.

— Покажу тебе еще одно местечко.

И показывал за излучиной открытую отмель, где

песок «как солнышко светлый», говорил он, а на светлом

песке сотнями разбросаны продолговатые плоские

ракушки... Марьяна жила здесь всегда и ничего этого

не знала, а Лукьяныч недавно приехал и знает все!..

Тетя Паша не участвовала в этих прогулках. Первый

раз в жизни у нее была такая хорошая квартира; она

с восторгом занималась квартирой — убирала ее, мыла,

украшала. Притом тетя Паша ревновала Лукьяныча к

челну — ей хотелось, чтобы муж в выходные дни сидел

дома, с нею, и любовался хорошей квартирой, а не

шлялся по реке без всякого дела.

С первого дня тетя Паша отнеслась к Марьяне

заботливо, хоть и без нежностей. Марьянины платьица были

чисто выстираны и выглажены; никогда так вкусно

Марьяна не ела. Сначала тётя Паша делала это для

того, чтобы Настасья Петровна, опекунша, не придралась

и не отказала от квартиры, не дай бог. Потом тетя Паша

просто привязалась к Марьяне. И Лукьяныч привязался

и говорил озабоченно:

— Надо бы, Пашенька, купить Марьяше чулки.

В те времена Лукьяныч еще не владел культурной

речью, которой достиг к старости, и некоторые слова