Говорили так. Очень Знатный человек, еще не ставший главой своего рода, в юном возрасте изучал радости плотской любви с одной из служанок в родном замке. Ну и получился у него нечаянно ребенок, впоследствии ставший Терком Неуковырой. Дело житейское, случается сплошь и рядом — и отец Очень Знатного человека поступил так, как было принято среди людей его круга. Служанке было выдано приличествующее приданое (ходили слухи, что целых сто далеров) и найден муж из торгового сословия, как раз нуждавшийся в деньгах, дабы основать свое дело. Муж должен был подобающе растить и воспитывать кукушонка, заботиться о его матери, не попрекать грехом (да и какой грех — не отказать Очень Знатному человеку?), а в остальном волен был жить как ему заблагорассудится. Да, еще он был обязан по первому требованию отчитываться о здоровье и успехах кукушонка перед его сиятельным дедом или папой, буде те пожелают проявить интерес. Впрочем, обязанность эту ему ни разу не пришлось исполнять.

Лавочник был честным человеком и блюл все пункты договора, но без души. Он очень быстро родил своих собственных сыновей и дочек, общим числом семерых, и конечно, предпочел бы вкладывать деньги в них, а не в чужого подаренка. Глупо было бы оставить ему, скажем, лавку, хоть и принято было делать наследником старшего сына. Но лавочник привык считать старшим все-таки кровного своего белобрысого краснолицего Аску (или Юфку, или как его там звали), а не тощего черного галчонка с врожденным изяществом потомственного воина.

Но счастье улыбнулось приемному папаше: начался новый виток Бесконечной войны, тянувшейся сколько себя помнили жители Великой Айтарии, столица объявила новый набор отрядов — и пехоты, и кавалерии, и артиллерии, и даже военных матросов. И юный Терк, которого тогда звали иначе, загорелся идти воевать. Матушка его всплакнула, названный батюшка вздохнул с облегчением, мысленно вычеркивая приемыша из списка наследников — и в столицу отправился будущий бомбардир семнадцати лет от роду.

Рассказывали также, что когда Терк прибыл в столицу, и явился в казармы, и назвал свое тогдашнее имя, его немедленно записали учиться на офицера, потому что имя было хоть и бастардское, да громкое. И что на третий день новобранца разыскал настоящий папаша, познакомился наконец с сыном, о котором не вспоминал семнадцать лет, остался премного доволен и даже предложил парню служить под своим началом, при штабе, потому что Очень Знатный человек уже почти стал тем, кто он есть сейчас, и занимал в армии самое что ни на есть высокое положение. Но Терк был гордым, даром что воспитывался в лавке, и отказался. Тогда же он отказался и от своего настоящего имени. Не то чтобы совсем — по бумагам он так и остался кем был, но всем знакомцам представлялся: Терк из Огретоны.

Огретона был городишко, где держал лавку его приемный отец.

И служил Терк в артиллерии не то пятнадцать, не то восемнадцать лет (тут рассказчики сбивались, потому что не знали точного возраста Неуковыры), пока однажды по его батарее не ухнуло неудачно эннарским снарядом. Ногу удалось спасти, но кости срослись неправильно, и хромой артиллерийский капитан с почетом и медалями вышел в отставку.

Думали, что уж теперь он воспользуется преимуществами своего происхождения — Очень Знатный человек лично вручал раненому герою большую золотую медаль за взятие Макаты, узнал родного сына и снова предложил ему свое содействие — но не таков был Терк. Он вытребовал от государства денежную премию, прибавил кое-какие накопления от капитанского жалованья (купеческое воспитание оставило на нем отпечаток, к деньгам он относился куда серьезнее, чем большинство его сослуживцев) — и купил трактир в богом забытой Заветреной, где сходятся четыре дороги и откуда рукой подать до недружественного Эннара.

Неуковырой его прозвали за то, что поначалу он сильно хромал и часто спотыкался.

Когда я пришел в Заветреную, я не сразу и понял, что у Терка повреждена правая нога. Он начинал прихрамывать только если очень уж устанет. Но целый день носиться с подносом или стоять за стойкой было ему все же трудновато, так что наш с ним договор оказался взаимовыгодным. Он меньше ходил — а значит, меньше болела нога, — а я наконец ел досыта и был одет-обут.

Совершенно невероятные легенды витали о военных подвигах Неуковыры. Тут, правда, я слушал со скептической ухмылкой — потому что если рассказывают, как великий воин Терк порубил мечом сто эннарцев, будучи одновременно капитаном батареи, верится все-таки слабо. Говорили, будто Терк ходил в разведку и лично взорвал пороховые склады в Лимаусе в тридцать втором году. Он скакал во главе отряда, первым вошедшего в крепость Аррек. Когда я спросил, где в это время были его пушки — уж не к седлу ли приторочены? — Ульх обиделся и сказал, что старым людям надо верить. Так что больше я не возражал. Но не верил все равно.

Тем более что по всем повадкам Терк был куда больше лавочником, чем воякой. Никогда не говорил командным голосом, не ходил строевым шагом, суетился возле важных постояльцев, кланялся, себя не ломая, легко и естественно. Терпеть не мог крови и даже кур предпочитал не резать сам, предоставляя эту честь кухарке.

Уж если кто и был у нас в трактире командиром, так это Нера, да… У нее на кухне не забалуешь…

-

Глупо — а надеялся.

Останется. Повяжет фартук. Дух печеного теста. Иголка в проворных пальцах. Косы вокруг головы.

Дети. Синие глаза, черные кудри. Круглые щеки.

Папа, вырежи свистульку.

Где там…

Только ветер за окном.

343 год Бесконечной войны

Графиня Саллитан любит охоту. Бешеная скачка через прозрачный осенний лес, бешеный лай собак, бешеное нетерпение в крови… кровь. Графиня Саллитан неравнодушна к крови.

Когда-то маленькой девочкой она увидела, как по двору носилась кругами курица без головы. В Каррандии жизнь была простая, почти сельская, и кухарки не заботились, увидит ли впечатлительный ребенок, как курочка попадает в бульон. Лоррена тогда побледнела, глаза заблестели, она начала дергать няньку за рукав с бесконечными "почему" — почему курочка без головы, а бегает? у курочки кровь, а у собачки тоже кровь? а у Лоррены? Еле уняли.

Олень падает у копыт ее коня, обессиленный, израненный. Майс наклоняется, достает из ножен длинный кинжал и ловко перерезает оленю глотку. Кровь хлещет на траву, на руки Майса, брызгает на белые бабки лошади. Ноздри Лоррены трепещут, на бледном личике мечтательное выражение.

Она не любит мужа. Он ей противен. Но сейчас, с руками, залитыми кровью, он почти красив. Почему?.. она не знает.

Графиня Саллитан живет со своим супругом в полном согласии. Он толстокож и слеп. Он не замечает на ее полудетском личике отвращения. Когда он прикасается к ней на людях, выражение ее лица остается безмятежным, только в глазах стынет лед. Когда же никто их не видит — ее перекашивает всю. Но ему все равно. В постели она покорна и равнодушна, просто ждет терпеливо, когда супруг отвалится, удовлетворенный. Внутри все пережимает от омерзения, но она умеет притворяться. Ни одна служанка не понимает до конца, как постыл ей ее муж.

Только Кайал знает. Кайал, капитан стражи.

Его глаза сверлят ее спину, когда она проходит мимо. Он всегда оказывается рядом — платок ли поднять, подсадить ли в седло, проводить ли на прогулку. Он не обязан ходить за ней всюду — он обязан следить, чтобы за ней ходили его подчиненные, — но всегда, стоит обернуться — он стоит в двух-трех шагах и смотрит.

Однажды он говорит вполголоса:

— Госпожа, ведь вам противен господин граф.

— Тише, Кайал, — отвечает Лоррена. — Он мой супруг, я принадлежу ему перед богом и людьми.

Она говорит благонравные и достойные всяческих похвал слова, но голубые глаза ее загораются. Она смотрит Кайалу в лицо.

Он красив. У него глубокие карие глаза и темно-рыжие волосы, тонкий нос с горбинкой, высокие скулы, жесткие губы.