Она работала наравне со мной все шесть часов, пока я не сказал: "Хватит".
Дед Андед свел меня с Тикки Легранжем. Тикки не любил работать один, а его прежний напарник как раз недавно завел собственный корабль. Так что мы с Легранжем быстро договорились. Я ничего не умел, зато был полон энтузиазма, и в электронике рубил с детства… да я уже рассказывал.
Нас с ним где только не носило, и опыта я у Тикки набрался — будь здоров. Один недостаток был у моего старшего напарника — занудство. Для начинающего занудный старший товарищ — дар божий, но до чего ж это утомляет… Он не мог просто сказать: делай так. Ему непременно нужно было трындеть добрый час, объясняя, почему нужно делать именно так, а не иначе, с примерами, нравоучениями и наставлениями. И изволь не отвлекаться. Он проверит, усвоил ли ты урок. Если не усвоил — он охотно повторит. Неоднократно. Через полгода я стал страстно мечтать о своем корабле. Лети, куда хочешь, когда хочешь, и можно лениться, когда лень, и молчать часами, если не хочется разговаривать!
Особенно мне не хватало возможности просто не говорить ни о чем.
Легранж — человек честный, обещанные двадцать пять процентов с каждой колбасы я всяко имел, и в конце концов накопил на мою красавицу. К тому моменту, как я вышел в самостоятельное плавание, меня знали в любом баре по всей галактике. Даже в тех местах, где я сроду не бывал.
Наши бары — это наши информатории. Не хуже планетарных. Если хочешь найти мусорщика — иди в ближайший бар. Где носит нужного тебе человека, не скажут, а связаться — свяжутся. Невзирая на государственные границы и положение на фронтах. Если отметить на карте обитаемых миров наши забегаловки, получится густая сеть, охватывающая все и вся.
На месте армейской контрразведки я бы имел, вообще-то, это в виду.
Подозреваю, что они не глупее меня.
У нас установились настороженно-дружелюбные отношения. Я называл ее "лейтенант", она меня — конечно, "Чубака", меня все так зовут. Мы разобрали покойников по мешкам, перенумеровали — вышло 214. Многих она опознала, хотя и не всех, конечно. Мы записали их имена и соответствующие номера мешков. Толку от этого не было никакого, все равно их кремируют как неопознанных — не будут наши разбираться с мертвыми противниками и устанавливать их личности. А их командование просто вычеркнет из состава флота весь экипаж "Валленштайна" оптом. В том числе, разумеется, и старшего лейтенанта Валлер.
Я спросил ее, как ей нравится не существовать.
Она сидела, нахохлившись, обхватив ладонями чашку с чаем, а в глазах ее стояли слезы. Ни разу не всхлипнула там, на разбитом крейсере, ни разу руки не дрогнули — а вот теперь расклеилась.
— Не смешно, Чубака, — сказала она, шмыгнув носом.
— А я вовсе не смеюсь, — возразил я. — Пойми: тебя нет. "Валленштайн" погиб в полном составе. И пока мы не долетели до Лаоры, так и будет.
— На Лаоре я воскресну, — хрипло отозвалась она. — И уж тогда мало не покажется. Вытрясут все, что я знаю и не знаю.
— Ты много знаешь? — хмыкнул я.
— Ага, — ответила она. — Часами могу рассказывать про новейшее вооружение. Какие у пушек симпатичные стволы и как они красиво матово сверкают. Что, как ты думаешь, может знать простой пилот-истребитель? Я умею летать и стрелять, и все. Я никогда не служила в штабе. Я просто водитель маленькой летучей машинки, можешь ты это понять?
— Это — могу. Я не могу понять другого: зачем тебе воскресать, старший лейтенант?
— Но ты же говорил… представляющее ценность… передать армии…
— На тебе не написано, что ты представляешь ценность. Костюм твой замечательный я выкинул. Формы при тебе нет. Обыскивать пацанку… в смысле, мой корабль, не будут. Примут железо, и все. Главное — не высовываться и сидеть тихо-тихо, чтобы тебя никто не заметил. Вот что нам дальше делать…
Она подняла глаза:
— А в чем проблема?
— Все в том же: тебя нет. Я не могу тебя высадить ни в одном мире. Документы нужны. Разве что к Сефу на Альмиру… но очень уж не хочется. Задача — легализовать тебя, но так, чтобы наша армия не заметила.
— Поддельные бумаги? — предположила она.
— Конечно. Но для этого я должен где-нибудь приземлиться. И куда я тебя дену?.. Стой. Я придумал. Идем на Лаору, потом выходим во второй рейс к Неоритане…
А по дороге завернем на Марюс.
Лаора была все ближе, а старший лейтенант Валлер все задумчивей. И все чаще я ловил на себе ее взгляд. Что-то она напряженно обдумывала — и не хотела сказать, что именно. Меня это нервировало. Я пытался ее отвлечь. Мы играли в шахматы, в слова и в карты. Мы сочиняли истории с продолжением. Мы рассказывали друг другу о себе.
Она начинала улыбаться, пару раз даже засмеялась. У нее был чудесный смех.
Но мысль, глодавшая ее, не исчезала, просто уходила на глубину, и по-прежнему временами она внимательно смотрела на меня, сдвинув брови.
Наконец рейс подошел к концу.
— Завтра Лаора, — сказал я.
— Хорошо, — отозвалась она. — Поговорим?
Мне не хотелось услышать то, что она скажет. Нет, я не догадывался, о чем пойдет речь. Но печенками чувствовал: она что-то наконец решила, и мне это не понравится.
И мне это действительно совершенно не понравилось.
Пацанка ошвартовалась на восьмом причале, подкатил погрузчик, подхватил "Валленштайн", поволок. Протянулся посадочный рукав.
— Пора, — тихо сказала старший лейтенант. — Может быть, когда-нибудь встретимся. Спасибо, что спас меня, Чубака.
— Да не за что, лейтенант, — буркнул я. — Зря ты это. Мы бы что-нибудь…
Она подняла ладонь и закрыла мне рот, запихивая мои слова обратно. Потом приподнялась на цыпочки — все-таки она был гораздо меньше ростом, — обняла меня за шею и поцеловала в губы.
— Прощай. — Оттолкнулась, выскальзывая из моих объятий. — Идем.
Я кивнул, и мы пошли.
У выхода из рукава ждали капитан Лестер и двое рядовых. Увидев их, лейтенант приостановилась и, не глядя на меня, сказала:
— Меня зовут Александра. — Потом шагнула вперед, и я только успел выдохнуть ей в спину:
— Джонатан. Джонатан Линч.
Не знаю, услышала ли она.
Я так здорово все придумал. Я уже знал, на какие клавиши нажму и кого попрошу о содействии. Мы прокрались бы на Марюс к Андеду, через него сделали бы ей документы не хуже настоящих, и если не соваться назойливо под самый нос компетентным органам, никого никогда бы не заинтересовала девочка в штатском, будь у нее хоть десять раз рионский акцент. От которого, кстати, можно и избавиться. Мы поселили бы ее у Деда, нашли бы ей какую-никакую работу, из рейсов я возвращался бы к ней, и может быть, когда-нибудь… Все-таки я, может быть, понравился бы ей, и однажды она сказала бы, что я ей нужен… Тьфу, Чубака, распустил нюни.
Ну был, конечно, риск, что все откроется, но не такой уж большой. Ну жила бы под чужим именем. Она же все равно умерла, почему бы не начать после смерти новую жизнь?
Вот я начинал новую жизнь аж целых два раза. Имя, правда, не менял, но все остальное менял радикально. И ничего.
Я понимал, что дело тут вовсе не в имени, вернее — не в одном имени.
Ей претило отсиживаться за моей спиной. Она не хотела быть мне обязанной еще и этим. Она считала, что быть обязанной жизнью — вполне достаточно.
Гордость, наверное.
А потом до меня дошло еще кое-что. Я вспомнил: "Теперь я старшая по званию на "Валленштайне" и отвечаю за моих людей". И меня осенило, что дело все-таки в имени.
Она же опознала сорок восемь человек уверенно и еще около двадцати — предположительно.
Мы вместе составляли список — в каком мешке кто.
Армейская машина сроду бы не подумала заниматься опознанием рионцев по собственной инициативе, но уж если они опознаны, почему не сделать красивый жест — передать список противнику, может быть, договориться о передаче праха родственникам покойных? Глядишь, удастся заодно выторговать еще что-нибудь. Добавочный козырь на переговорах, буде они случатся. Но тогда нужна старший лейтенант Валлер собственной персоной. Не Джейн Смит и не Кэти Адамс, или как бы ее звали по нашим фальшивкам. Только старший лейтенант Валлер.