— Ой, вейли-вейли, — заголосил Ансельм, — это что ж, я самого принца ограбил?! Вот дома то удивятся. Самого принца!! С этим можно и к Хильде посвататься… Никто и слова поперёк не скажет… самого принца! Надо же…

При слове "ограбил" всадники как по команде схватились за оружие.

Дидерик сдерживающе вскинул руку.

— Думаю, нам стоит предолжить этому парнишке место в моей охране. Кажется мне, что он далеко пойдёт.

— Я тебе не парнишка, — огрызнулся Ансельм, — подумаешь, назвали принцем, так сразу можно и за языком не смотреть… Был бы у меня меч.

— Будет, — кивнул Дидерик, — обязательно будет.

Кузнец выложил на прилавок несколько клинков. Он был сельским кузнецом и не умел ковать мечи. Поэтому, узнав о начавшемся походе, спешно купил две дюжины готовых лезвий у городского оружейника и приделал к ним рукояти. И это того стоило. Армия ещё не ушла, а он уже подумывал о расширении мастерской и парочке новых подмастерьев…

Дидерик подбросил один из мечей в руке, сделал пробный взмах и протянул Ансельму.

— Держи…

Тот смутился.

— Э-э-э… ваша милость даёт мне меч? — неуверенно спросил он.

— Да. Теперь ты будешь воином с мечом, — улыбнулся принц.

В представлении горца это событие должно было происходить в несколько большем соответствии с традициями. Ну, там музыка, парадный караул, трон и всё такое. Но, в конце концов, главное ведь не форма, а содержание?

А содержание было ему хорошо известно. В горах мечи сыновьям вручали отцы. Или те, кто должен был занять их место. Вождь дружины — отец воина, его кормилец и опора. Принимая меч из рук вождя, ты становился его сыном. Люди равнин отчего-то думают, что в понятии "сын" всё зависит от происхождения. Для горцев же главным в этом понятии было слово "долг". Долга отца перед сыном и долг сына перед отцом.

И Ансельм опустился на колено и бережно принял меч.

Дидерик смутился.

— Ну это уже лишнее… — сказал он, — встань.

— Как скажешь, повелитель, — Ансельм поднялся с колен, держа меч перед собой.

— Так лучше… э-э-э… раньше ты никогда не называл меня "повелитель".

— А раньше ты им и не был…

 ***

Джина отложила перо, и ещё раз пробежала глазами по странице дневника.

— Он пишет, что его армия достигла перевалов. Радуется, что мы с Виценцием в полной безопасности. Я написала ему, что у Виценция прекрасный аппетит, и он охотно разговаривает. Какая жалость, что нам приходится сидеть в этой усадьбе. Здесь уютно, но я переживаю за Дидерика. Он и его войска покидают Южные Земли и переходят в Удолье. Пока всё шло хорошо и под их знамёнами собралось очень много людей. И надеюсь, он не выбросил тёплое бельё, которое я дала ему с собой. В горах должно быть уже холодно, а он привык воевать на жаре.

Некоторое время она колебалась, не вычеркнуть ли последние слова, но в конце концов просто закрыла дневник и убрала в шкатулку на комоде.

Горничная в соседней комнате орудовала веничком для пыли. Увидев Джину, она вежливо присела:

— Доброго утра, госпожа.

— Доброго, — кивнула Джина, — кстати, ты не заметила, что синьор Катталья уже два дня как куда-то запропастился?

— Он приболел, ваше высочество.

— Вот как? Он мне ничего не говорил. А что с ним?

— Говорят, он сильно порезал руку, и она загноилась…

— Какая жалость, — Джина задумалась, — а когда это случилось?

— Третьего дня. Вечером.

Джина вернулась в комнату и распахнула шторы. Дворик заливали лучи низкого утреннего солнца. На краю чаши фонтана сидел кот и разглядывал играющие на мраморе солнечные зайчики.

Она вышла через окно и внимательно рассмотрела живую изгородь. Нагнулась и какое-то время разглядывала странные бурые пятна на камне и лоскуток чёрной ткани, зацепившийся за веточки. Потом что-то пробурчала себе под нос и отправилась на поиски.

Эниго Катталью она разыскала в одной из полуподвальных комнат в дальнем конце замка. Выглядел он довольно скверно. Правая рука до локтя была забинтована, лицо пожелтело и осунулось.

— Ваше высочество? — прошелестел он, — что вы здесь делаете?

— Я хотела с вами поговорить… и извиниться.

— За что?

— Я только сегодня узнала, что случилось тогда. У моего окна.

— Вам кто-то сказал?

— Я догадалась. По следам на клумбе…

Катталья пошевелил восковыми губами, но не издал ни звука.

— Я уже послала за лучшим целителем. Вам не стоило этого скрывать.

Эниго вздохнул.

— Тут нет вашей вины, — добавила она, — со всяким может случиться. Я уверена, что мы сможем поднять вас на ноги.

— Наверное, я старею, — лицо Эниго стало виноватым, — а он был очень быстрым. Слишком быстрым. Он успел порезать мне руку…

— Это пустяковая царапина.

— Да. Яда в кровь попало совсем немного. Но ещё пару недель от меня не будет никакой пользы…

— Поверьте, вы уже принесли очень много пользы. Две недели можно и отдохнуть. Если я вас не очень утомляю, я бы хотела спросить… — она замялась, — мне очень нужно знать… понимаете…

— Понимаю, — голос Эниго ненадолго стал менее слабым, — это было Чёрное братство. Ставки в этой игре много выше, чем думает Марко. Они знали, что мы вас охраняем, но всё равно послали человека… Им очень нужно было это сделать.

Джина побледнела.

— Дидерик…

Эниго слегка пошевелил головой по подушке, что должно было значить отрицание.

— Им зачем-то нужны были именно вы. Я пока не знаю почему, но я это узнаю… как только моя голова сможет нормально думать… мне нужно время. Очень неприятный яд.

— Значит, ему ничего не угрожает?

— Ничего… — ответил Эниго после небольшой паузы, Джина всеми силами попыталась убедить себя, что он задержался с ответом из-за слабости, а не по какой-то иной причине.

— Я пришлю доктора, как только он прибудет, — сказала она, поднимаясь со стула, — выздоравливайте, синьор Катталья…

Она прошла к двери. Потом остановилась и обернулась.

— Вы сказали, что Чёрное братство послало убийцу, даже зная, что вы меня охраняете, — задумчиво проговорила она, — но кого они могут опасаться?

Эниго едва заметно указал головой в сторону распахнутого окна. На подоконнике сидел большой мрачный ворон и клевал что-то из блюдечка.

Джина схватилась рукой за косяк.

— Нет! Вы же не…

— Не бойтесь, — прошептал Эниго, — мы на вашей стороне.

 ***

Армия спускалась с гор. Казалось только вчера колонны тянулись по серым ущельям и над ними мерно нарезали круги мрачные чёрные птицы с пронзительными голосами, а сейчас вокруг уже расстилались гостеприимные зелёные холмы. По крайней мере они казались гостеприимными. Желтеющая листва, ярко-оранжевые тыквы за чуть накренившимися плетнями, белёные домики с соломенными крышами. Всё это выглядело так мило и совсем по-домашнему. Только глубоко в глазах пасторальных селян прятался густой мутный страх.

Они выносили идущим мимо солдатам хлеб и соль, но их руки мелко подрагивали а в домах висела мертвенная тишина. Дидерика это смущало. Там, за горами, на юге, всё было по-другому. Там его встречали с радостью, и дети вовсю глазели на военных, рассевшись по заборам, а девушки краснели и прятали глаза, стоя у обочин. Там он и его люди были своими. А здесь вместе с армией полз невидимый, но нутром ощутимый ужас. Он заставлял крестьян улыбаться и выносить хлеб, но когда армия уходила, они плевали вслед и благодарили все известные им высшие силы за то, что всё обошлось…

Люди должны верить в императора. И они не должны испытывать страх при мысли о нём. Ибо его власть и сила проистекают из их веры в него. Без них он никто. Просто странный человек, зачем-то надевший красный плащ и золотую шапку… Дидерик это понимал и надеялся лишь на то, что хотя сейчас ему не очень доверяют, но после коронации это поправится. И всё бы хорошо, не понимай он и того, что гражданская война крайне скверный метод завоевания народного доверия.