Глава 22

Низкий «ягуар» обогнал меня и замедлил ход, чтобы я не ехал в облаке гравийной пыли по запущенному километровому участку дороги перед самым Айдл-Валлей. Видимо, этот участок решили оставить в таком виде для устрашения воскресных лихачей, привыкших носиться по автострадам. Я успел заметить платок на голове и солнечные очки. Она сделала мне рукой небрежный жест. Потом пыль улеглась и осела на дороге белым слоем, которым были покрыты и кусты, и высушенная солнцем трава. Здесь рос хлопчатник, но эвкалиптов не было. Затем появилась плотная группа Каролинских тополей, отгораживающая белый дом от дороги. Потом я увидел девушку, ведущую лошадь по обочине. На ней были брюки и яркая блузка. Лошадь была разгоряченная, но не в пене, и девушка что-то спокойно говорила ей. За оградой садовник бензокосилкой скашивал высокую, колышущуюся от ветра траву, росшую до веранды здания в колониальном стиле.

Потом все это осталось позади и показалось сверкающее озеро, светлое и теплое. Я стал поглядывать на номера домов. Дом Эдов я видел только один раз, и то в темноте. Он был не так велик, как казался ночью. На подъездной дороге стояло много машин, я поставил свою в стороне на улице и пошел в дом.

Слуга-мексиканец в белом пиджаке открыл мне дверь. Это был стройный юноша приятной наружности. Пиджак сидел на нем превосходно, и, похоже, этот мексиканец получал полсотни в неделю, не утруждая себя тяжелой работой.

— Добрый' день, сеньор,— сказал он по-испански и, усмехнувшись, добавил: — Ваше имя, будьте любезны?

— Марлоу,— ответил я.— Чего вы прикидываетесь, Канди? Мы же с вами разговаривали по телефону, разве не помните?

Он ухмыльнулся, и я вошел. Там была коктейль-парти, и, как всегда, гости громко разговаривали, не слушая друг друга. Все вцепились в горшок с пойлом, с блестящими глазами, раскрасневшиеся или бледные и более или менее потные, смотря по количеству выпитого и стойкости к спиртному.

Словно из-под земли возле меня появилась Эйлин Эд. На ней было нечто голубое, которое ей совсем не шло. Она держала в руке бокал, но он, видимо, был всего лишь реквизитом.

— Я рада, что вы смогли прийти,—-сказала она приветливо и серьезно.—-Роджер хотел поговорить с вами, он в своем кабинете. Работает. Роджер терпеть не может коктейль-парти.

— Работает во время такого спектакля?

Это ему ничуть не мешает, Канди принесет вам что-нибудь выпить. Или, может быть, вы предпочтете пойти к бару?..

— Так я и сделаю,— сказал я.— Я очень сожалею о том, что случилось тогда вечером.

Эйлин засмеялась.

— Вы уже прощены. Не стоит об этом говорить.

С улыбкой на лице она кивнула и исчезла. Я увидел бар в углу возле большой двери на веранду, открывающейся в обе стороны. Когда я подходил к бару, стараясь никого не задеть, кто-то назвал мое имя.

— А, мистер Марлоу!

Я повернулся и увидел Линду Лоринг. Она сидела на софе рядом с чопорным мужчиной в очках без оправы и с острой бородкой, которая казалась просто темным пятном на подбородке. Линда со скучающим видом держала в руке бокал. Мужчина сидел, скрестив руки, и молчал. Лицо у него было злое.

Я подошел к ним. Линда улыбнулась и подала мне руку.

— Мой муж доктор Эдвард Лоринг — мистер Филип Марлоу.

Мужчина с бородкой коротко взглянул на меня и еще короче кивнул. Похоже, он сохранял свою энергию для более важных дел.

— Эдвард очень устал,— заметила Линда.— Он всегда усталый.

— Врачи часто устают,— согласился я.— Разрешите принести вам что-нибудь выпить, миссис Лоринг. А вам, доктор?

— Ей уже достаточно,— сказал муж, не глядя ни на нее, ни на меня.— А я не пью. Чем больше я вижу пьющих людей, тем больше радуюсь тому, что не пью.

— Обреченный на вечные времена...— мечтательно сказала Линда.

Лоринг отвернулся. Я пошел к бару. В обществе мужа Линда казалась совсем другой. Ее голос был суше, в лице появилось что-то ироническое, чего я не видел, даже когда она сердилась.

За баром стоял Канди. Он спросил, что я хочу выпить.

— Сейчас ничего. Мистер Эд хотел со мной поговорить.

— Очень жаль, сеньор, но у него много работы,— ответил он по-испански.

У меня создалось впечатление, что с Канди трудно будет поладить. Я молча посмотрел на него, и он добавил:

— Но я пойду посмотрю, сеньор. Один момент, сеньор.

Он быстро прошмыгнул через толпу и в мгновение ока вернулся.

— Все в порядке, дружище, идем! —сказал он, довольный.

Он провел меня по дому к кабинету Роджера и открыл дверь. Когда я вошел туда, он закрыл дверь, и шум сразу стих. Я оказался в угловой комнате, большой, прохладной и тихой, с дверью на веранду и вентилятором в углу у окна. Я увидел из окна озеро, потом Роджера, лежащего на длинной кожаной кушетке цвета охры. На большом письменном столе из белого дерева стояла пишущая машинка, а возле нее стопа желтой бумаги.

— Как мило, что вы пришли, Марлоу,—вяло сказал Роджер,—Присаживайтесь. Что-нибудь выпили?

— Нет еще.

Я сел и посмотрел на Роджера. Он все еще был бледный и вялый.

— Как двигается работа? — спросил я.

— Очень хорошо, только я быстро устаю. Плохо, что последствия четырехдневного пьянства так медленно проходят. Часто после этого работа у меня особенно спорится. Когда у писателя голова полна мыслей, ему нужно спешить. Конечно, если эти мысли куда-нибудь годятся. И тогда работа дается легко. Только так и работает писатель, и все, что говорят и пишут об этом,— просто глупая болтовня.

— Возможно, это зависит от писателя,— заметил я. — У Флобера дело нелегко шло на лад, но его вещи хороши.

— Прекрасно,— сказал Роджер, садясь на кушетку.— Итак, вы читали Флобера, стало быть, вы интеллектуал, критик и литературный эксперт.— Он почесал лоб.— У меня дело хорошо двигается, и я не хочу видеть людей с бокалами в руках. Я должен идти к этим обезьянам и делать приветливое лицо. Они отлично знают, что я алкоголик, и недоумевают, почему я сбежал из дома. Слабоумные весельчаки будут говорить избитые фразы, которые знают десятилетние дети. Если бы я имел десятилетнего сына, от чего бог меня избавил, мальчик спросил бы меня: «Отчего ты, папа, убегаешь из дома, когда напиваешься?»

— Насколько я слышал, это стало происходить только в последнее время,— сказал я.

— Да, теперь это протекает тяжелее, но меня все сильнее тянет к бутылке. Когда я был помоложе, за это не приходилось так тяжело расплачиваться.

Я откинулся назад и закурил сигарету.

— О чем вы хотели со мной поговорить?

— Как вы думаете, почему я сбегаю из дома, Марлоу?

— Не имею понятия. Для этого могут быть разные причины. Каждому человеку от чего-нибудь хочется убежать.

— Но не каждый напивается. Вот вам, например, от чего хотелось бы убежать? От нечистой совести или от сознания, что вы только маленький человек и занимаетесь пустяковыми делами?

— Понятно,—сказал я,—Вам просто нужен человек, которого вы могли бы обидеть. Я в этом отношении стойкий, дорогой мой. Валяйте, я скажу, когда будет обидно.

Роджер усмехнулся и почесал густые вьющиеся волосы, потом ткнул себя в грудь указательным пальцем.

— Вот перед вами маленький человек с пустяковыми делами, Марлоу. Все писатели сволочи, а я сверхсволочь. Я написал двенадцать бестселлеров и, если испишу вот эту груду бумаги, что лежит на столе, то, вероятно, закончу тринадцатый. И ни один из них ломаного гроша не стоит. Я имею прекрасный дом в районе, где живут миллионеры. У меня очаровательная жена, которая меня любит, и я сам люблю себя больше всего на свете. Я эгоист, литературная проститутка или сутенер —как вам больше нравится —и вместе с тем круглый нуль. Итак, можете для меня сделать что-нибудь?

— Что именно?

— Почему вы не разозлились?

— А почему я должен разозлиться? Я просто слушал, как вы сами на себя наговаривали. Это скучно, но меня не обижало.

Роджер рассмеялся.

— Вы мне нравитесь. Давайте выпьем!

— Не здесь, дорогой мой, и не с вами вдвоем. Мне совсем не хочется смотреть, как вы будете пить первую рюмку. Остановить вас никто не сможет, да, наверно, и не стоит пытаться, но я не желаю помогать вам в этом.

Роджер встал.

— Нам и не нужно здесь пить. Пойдем посмотрим на избранную публику, на людей того сорта, которые будут вашими знакомыми, если вы станете зарабатывать кучу грязных денег и жить там, где живут они.