Вдалеке в очередной раз ухнула гаубица и выпущенный снаряд устремился по старой, уже натоптанной дороге, своим примером опровергая устоявшие истины.

… Дуб рос у этой дороги уже давно и видел столько, что с лихвой хватило бы не на одну книгу. Если бы он мог говорить, то рассказал бы и о чудаковатом гусаре, пьяным бегавшем за капитаном-исправником по пыльной дороге, и о деревенских бабах, часто ходивших мимо него за грибами, и о польских панах, с шумом проносившихся на лихих конях со сворой гончих. Однако он молчал! Дуб молчал, хотя чувствовал, что происходит что-то страшное. Он умирал! С самых корней, на десятки метров протянувшихся в глубь земли, поднималась чужеродная волна. Она медленно заполняло его старое тело, отнимая власть над могучими развесистыми ветками, загоняя древесного патриарха на самый верх.

Андрею было невыносимо страшно! Ему было страшно так, как боится темноты маленький ребенок! «Что? Что это? Что со мной? - слова, превращаясь в ужасные образы, всплывали перед ним. - Где я? Где я? Мама?! Почему здесь темно?!». Темнота перестала быть просто темнотой, перестала быть просто отсутствием света. Она казалась живой, осязаемой. «Где я? - метался голос в непонятном пространстве. - Где я?». Темнота медленно поглощала его — кусок за куском она глотала его самую суть, его душу. Но, вдруг, блеснул лучик света! В черноте образовалась крошечная прореха, из которой осторожно выглянул свет. Прореха начала расширяться. Лучи проникали все дальше и дальше.

«Свет! Там свет! - Андрей рванул прямо к нему. - Быстрее, быстрее!». Темнота отступала. «Что это? - перед ним всплыло что-то тонкое. - Ветки?! Это же ветки? Я в лесу?! Почему? Как?». Свет надвигался на него и на мгновение наполнил собой все... Потом случился Взрыв!

«Господи! Господи, что же я такое? - Андрей смог увидеть себя. - Что я такое?» Он увидел свое тело, свое новое тело! «Я дерево! - ошарашенно шептали крошечные листочки, раскачиваясь на ветках. - Я дерево!». «Господи, я дерево! - с ужасом скрипела потрескавшаяся кора. - Я дерево!».

Его сознание было в адском смятении. «Меня стерли, как карандашный рисунок, - огромный белый ластик нежно терся пожелтевший листок бумаги, стирая карандашные каракули. - Меня взяли и стерли, а потом взяли и нарисовали заново! Я — каракули! Я рисунок!». Вокруг было все чужое и непонятное. Все чужое и непонятное! Сознание кипело как вулканическая лава, пытаясь приспособиться. Чувства, время и пространство перевернулись с ног на голову. Словно по щелчку какого-то существа они превратились в кисель, густо замешанный на всех мыслимых и немыслимых физических и химических процессах.

… Для кого-то шло время — бежала по циферблату тоненькая секундная стрелка, отсчитывавшая минуты и часы, потом рождая дни и недели. Тяжелым катком вперед двигалась война, унося вместе с собой боль и ненависть. Немецкая машина, сметая на своем пути слабые заслоны, неудержимо рвалась к Москве. Все шло вперед и непрерывно двигалось, но не для Андрея! Его время остановилось! Оно остановилось в тот момент, когда он впервые понял, что по-настоящему стал деревом и что никто в этом мире его уже вернет обратно. Бежавшие вскачь секунды превратились для него в еле плетущихся развалин!

«Нет, нет! - словно безумный повторял он несуществующим ртом. - Я не дерево! Я не дерево! Я не дерево! Я человек! Я настоящий человек!». Слова вдалбливались в сознание калеными гвоздями, разжигая пламя ненависти. «Я не чурбак! Я не деревянная чурка! - неслись его слова из самой глубины сознания. - Я человек! Я Андрей Ковальских! Я человек!».

Его жизнь перестала быть только жизнью и просто жизнью; она стала войной. Эта война не человека с человеком, не человека с животным, не человека и силами природы! Он вступил в самый страшный бой, который только мог выпасть человеку. Он вел войну с самим собой — со своими страхами, со своим сознанием, со своей душой! Каждое мгновение стало тяжким испытанием, каждый миг превратился в ужасный экзамен, преодолеть который означало остаться человеком — разумным человеком.

2

Начало было самым тяжелым и в тоже время простым. Зрение! Мы умеем видеть и воспринимаем это обыденно до тех пор, пока не лишимся зрения, до тех пор, пока не почувствуем всю боль от этой утраты. Андрей учился видеть заново. Как младенцу, ему приходилось вновь осознавать всю сложность этого процесса. Его глазами стала старая, потрескавшаяся от времени, кора. Он стал видеть каждой древесной корочкой, каждой почкой, каждой клеточкой на молодом зеленом листочке.

- Господи, слышишь ли ты меня? - взмолился Андрей, когда увидел мир своими «глазами». - Господи, посмотри на меня! Что ты со мной сделал? Чем перед тобой я так провинился?

Кряжистый дуб шумно вздохнул, зашелестев пышной ветвистой шапкой.

- Что же это я такое? - шептали шуршащие по веткам желуди. - Кем же я становлюсь?

Следом за зрением пришла очередь слуха. С каждой своей новой попыткой, с каждым новым проделанным упражнением, его мир становился все более полным и стройным. Словно он медленно из зашторенной комнаты шел туда, где от света слепило глаза; из черноты выступали очертания, из очертаний складывались предметы... Окружающий мир окончательно стал приобретать свою законченность.

- Я слышу, - перестук дятла, ковырявшего жучков и червячков, донесся до него. - Я слышу! Я слышу, Господи!

Глухая стена развалилась на мелкие куски и в его сознание ворвалась неугомонная волна звуков. Сначала они возникали один за другим, словно существовал какой-то строгий порядок в их появлении. Журчание ручейка, пробивающего себе путь через бурелом, сменилось отголосками далекого мычания сельских буренок, потом послышалось конское фырканье. Вдруг, все эти звуки слились в один — в один большой журчащий-мычащий-фыркающий звук!

Лишь осязание заявило о себе другим способом. В тот день, когда Андрей наслаждался пением соловья, что неосторожно уселся по одну из его веток, ему вдруг совершенно дико захотелось почесаться. Захотелось так почесаться, как этого требует потное, давно немытое и грязное тело.

- Я брежу! - пронеслось в его, разучившемся удивляться, сознании. - Какой к черту чёс? У меня же нет рук! Как мне чесаться? А-а-а-а-а-а! Но как же хочется!

Сводящее с ума желание с неудержимой силой точило его изнутри. Не выдержав, Андрей мысленно пробежал по своему телу, стараясь найти то самое, беспокоящее место.

- Вот оно! Вот оно оказывается, где спряталось! - обрадовался он. - Сейчас мы тебя...

Около основания, возле одного из самого здорового корня, который чуть выныривал из земли, рылся грязный хряк. Это наверное просто позорище, а не хряк! Такого худющего замухрышку было стыдно не то что выгонять на улицу, но и даже держать дома. Весь поджарый, с настороженно поднятыми ушками, он лихо разгребал рылом землю. При этом каждый новый найденный желудь, хряк отмечал довольным похрюкиванием. Несмотря на свой малый размер, клыками свин обладал изрядными. Ими то он и задевал кору дерева, когда в очередной раз утыкался в землю носом.

- У, тварь! - не выдержал Андрей, вытягивая вниз одну из веток. - Сейчас я тебя!