Взрыв прогремел неожиданно. А, хотя, положа руку на сердце и на все другие, доступные места, любой даже самый ожидаемый взрыв, всегда гремит неожиданно. Да и был ли он, этот взрыв?

Армейский открытый «УАЗик» подбросило вверх, снизу, из — под капота рвануло пламя. И ему показалось, что время потянулось мучительно медленно и неохотно. Он слышал, как противно, с зубовным скрежетом, рвется обшивка. Как лениво, подобно отсыревшим дровам в костре, разгорается пламя в соединениях бензо - и маслопроводов. Как раздувается и трещит по швам бензобак, выплевывая огонь. Картинка прямо для стоп-кадра. Типа того, «Остановись мгновенье, ты прекрасно».

Прежде, когда то, очень давно, читал в одной, очень героической книжке, что в такие минуты перед глазами проскакивает вся жизнь. Не проскочила. Даже не подумала. Ни единой картинки в мозгу. Ни единой мысли. Ни задней, ни передней. Ни какой другой.

Взгляд застыл на том, что минутой назад было драным, битым и перебитым войсковым имуществом, которое верой и правдой честно служило транспортным средством его разведгруппе. А его, это самое транспортное средство жадно и, что характерно самым бессовестным образом, пожирало пламя, пошло игнорируя его, Олега Ольховского, капитана и славного командира означенно армейской разведгруппы.

А ведь при желании было бы что вспомнить. Так сказать, во благовременье. И в теплой кампании «за выпить стопку водки».

Но, спрашивается, кому сейчас нужны его воспоминания?

А если кратенько, чисто символически или конспективно, учился, учился, а потом воевал, воевал. И никакого понятия о романтике воинской службы…

Вот она, эта самая романтика! Горит синим пламеням вверх тормашками, то есть колесами бесстыдно показывая его глазам лысую резину. Вместе с его, выражаясь высоким штилем, боевыми товарищами. И что уж совсем не понятно, и он сам там же… Глаза бы не глядели. Сплошное нарушение установленной формы одежды и, что характерно, ни какого уважения к воинскому Уставу. Все в ремки и клочья!

Нет, не пролетела, вопреки мудрому писательскому слову, жизнь перед глазами. Не пробежала. Не ожила.

Может, потому, что не почувствовал ни страха, ни боли. Словно и не сидел он в этом драном «УАЗике». Хотя, отоварили по полной программе. Круто замутили. Вот, когда первый раз, еще в ту, первую Чеченскую на пулю налетел почувствовал. От боли света белого не взвидел. «Антидот» воткнуть не мог. Хорошо, что рядом солдатик сердобольный оказался… А сейчас, хоть на дискотеку! Или сразу от шока вырубился и крышу снесло до банальных заморочек?

Но народец бойкий. Им бы сейчас когти рвать, а они из почерневших окон, как из бойниц, из подствольников садят. И «Калашей». Этого добра сейчас навалом. Вот, оно, стоит скалится равнодушными, слепыми глазницами на перекресток! На горящую машину, на безжизненные, изуродованные до безобразия тела его товарищей. И на его собственное тело. Но, почему то далеко внизу.

Не долго мучилась старушка! Даже из города выбраться не успели, как на самодел налетели.

Не повезло ребятам. Хотя, для всех уже не первая командировка. Кто-то, как Андрюха, сам ждал ее, как Христова праздника. Словно неведомая сила его тянула сюда. А, может, и не такая уж неведомая. Как и он, на первой успел отметиться, соплей на кулак помотать. Но точно, не из-за бабок. А сам Андрюха простыми, доступными армейским мозгам, словами объяснить не мог. Взрыв выбросил его из машины. Смерть лицо не изуродовала. Чистое, спокойное. В широко распахнутых глазах багровеют блики от горящей машины.

А в шаге от Андрюхи он сам. Но на это безобразие лучше не смотреть. В крови с ног до головы, как говядина на скотобойне.

Но если он там, тогда кто здесь?

И где это здесь?

Не фига себе заморочки!

Остается только честно и откровенно признаться, что крыша таки поехала основательно.

Но как, господа хорошие, прикажете не смотреть, когда взгляд с дикой силой сам тянется к этой бесформенной груде костей и плоти? И что особенно обидно что со всех экранов, нещадно бия себя в грудь или груди, убеждают всех и вся, что здешнее население всей душой жаждет мира и правопорядка. И сгорает от страстной любви, к тем, кто несет на их многострадальную землю этот порядок. К тому же и сама война, если таковая была когда-то, закончилась, практически так и не начавшись.

Накрылся отпуск в этом году жизненно важным, хоть и до крайности неприличным, органом! Каким и чьим, чтобы оставаться в рамках светских приличий лучше не уточнять. Мысль возникла в голове спокойно и равнодушно. Не только не пробрала его пошлой безысходностью, но даже не взволновала. И с чего бы ей волновать, когда голова, буквально выражаясь, лежит совершенно в стороне от мысли. Или мысль от головы. И нет ей никакого дела до отпуска, как и до него самого. То есть Олега Ольховского.

Можно и без тени сомнения сказать только одно, но очень емкое слово — непруха!

И ни одной заразы рядом. Даже ради смеха. Братва с «Калашами» уже благополучно, и без примитивной спешки, смылась. Или со слухом напряг? А, может, и нет. Затаились в этих, совсем не графских развалинах, чтобы встретить тех, кто поспешит на помощь короткими злыми очередями.

Но почему боли нет? Вот же вопрос! Должна же она где-то и когда-то прорезаться? Вот когда зуб прихватило, кайф словил! Приятно вспомнить. Аж морда на бок И не пикнешь. Чехов в этом месте, ну ни как не должно было быть. А они поджидали, притаившись в кустиках. И не постонать себе в удовольствие, не поохать. А обиднее всего то, что все богатство русского языка осталось по ту сторону зубов, где-то на уровне гландов. Сейчас же раздергало в разные стороны и ни каких эмоций. Ну, ни малейшего желания конкретизировать мысль для прояснения ситуации коротким, ядреным, а потому особенно ясным междометием. И где спрошу я вас, господа хорошие, тот сказочный и восхитительный белый свет, к которому я сейчас должен стремиться с сумасшедшей скоростью? И о котором, помнится, все уши прожужжали. Или не решили еще, в какие двери отправить?

А может права была мать. Пошел бы в институт, как все приличные люди, и без проблем. Военная кафедра бы от армии отмазала. И все довольны.

Из боковой улицы, в дыму и грохоте, выпал БТР. Без раздумий полоснул длиннющей очередью по окнам из пулемета. Для гарантии. Или для поддержки штанов. Это как кому нравится. А если и не нравится, то, по крайней мере, можно выбирать. И ГАЗон с ребятами. Бойцы посыпались на землю и сразу же, четко и красиво, как на ротных учениях, заняли круговую оборону, заглядывая прицелами автоматов в закопченные окна. Вот что значит тренировка! Все без суеты, все на полном серьезе. Не генеральское шоу, красоту показывать не обязательно. Но работают ребята — залюбуешься. По высшему разряду.

Да, как не обидно, а согласиться с тем, что пропал отпуск, все же придется. Но вопрос не этом. А совсем в другом. Прямо противоположном. А дальше что? В смысле куда?

Вся операция по эвакуации их бренных останков уложилась в несколько минут. И ГАЗон, старчески пофыркивая, первым втянулся в улицу. Вслед за ним, пятясь и водя стволами автоматов по угрюмым развалинам, отступили бойцы. Последним с перекрестка уполз БТР, угрожая закопченным окнам развалин, пулеметом.

— А как же я? Братцы, я же… — Закричал он, провожая взглядом рычащий БТР.

И замолчал. Понял ли, догадался ли, что не услышат, не остановятся и не вернутся.

Улицу же с уходящими машинами закрыла серая, неясная и зыбкая тень. Медленно поплыла к нему и остановилась в трех шагах. Не скрывая досады, так не хотелось оставаться одному в этой звенящей пугающей неизвестности, и не очень любезным взглядом окинул то, что молча висело перед его глазами — длинный черный плащ, похожий на балахонистый, судейский и капюшон, закрывающий лицо до самого рта. Неведомым образом угадал, что и плащ и капюшон — женские. И лицо под капюшоном тоже женское. Неестественное белое. Но не бледное. И притягивающее взгляд, как дорогой старинный фарфор. И с художественно вычерченными губами. Даже ножкой под черным балахоном постукивает. Откинула капюшон. Рука белая, с точеными пальчиками. Волосы, как вороново крыло, по плечам рассыпались. Над пронзительно черными глазами брови разбежались. И не угадаешь, сколько же лет под этой дивной, в прямом смысле, не земной красотой, прячется.