— Ягодка, далеко не уходи. Скоро пойдем.

И сам задремал. В укрывище под древом сон не в сон. Над головой земля висит, корневища со всех сторон, будто лютые змеи, в лицо смотрят. Не укрывище — домовина.

Прогнал сон и поднялся на ноги, преодолевая усталость. Пешему за конными не угнаться. Хорошо бы в то городище, почему — то верилось, что там оно и стоит, где увидел, первому добежать. Рыкнул призывно, чтобы не подумал прожорливый бэр, что не бросает его. И зашагал прямиком через лес, удерживая в памяти дорогу. Ворон проследил за ним круглым глазом, оторвался от ветки, взмахнул крыльями, перелетел на его плечо и снова закрыл глаза, погружаясь в дремоту.

Лучше плохо ехать, чем хорошо бежать. — Невольно пошутил он.

«Не захотел его дедко одного оставлять. — Подумал он, и приподнял плечо, удобнее устраивая ворона. — И бэр — отец провожатого дал. Ну и ладно. Дорога веселее будет.

Путь до городища оказался не из простых. Другого слова Радогор выбрать так и не мог. То, что в наваждении да сверху казалось гладким и прямым, в действительности оказалось дремучим лесом и непролазной дрягвой.

Даже вран, отоспавшись в волю, сорвался с его плеча и поднялся в небо, чтобы, как понял. Радко высматривать для него дорогу. Продирались через колючий ягодник и густой орешник, забравшийся между деревьями. Спускались в темные овраги, творя обереги от тем ной силы. Неизвестно еще кто поселился там, сплетя для себя логово в густых кустах, через которые и ручей с трудом находит себе дорогу.

Творил перед черной дрягвой заклинания, уговаривая и увещевая кикимор, чтобы пропустили через болото безвредно. А как — то, сразу на другую ночь, наткнулся на водяного. Сидел тот, отквасив непомерное брюхо. Покачиваясь на высокой кочке и с любопытством взирал на них. Зеленая борода отродясь не чесана. В волосьях лягухи и пиявки приют нашли. Голая голова листом, как шапкой прикрыта. И круглыми глазами хлупает.

— Хлуп — хлуп.

Толстые губы шлепают, словно проглотить их собрался.

Страх!

Был бы один, непременно бы обмер. А раз не один, пришлось бодриться. А как не бодриться, если Ягодка подскуливает и за его спину прячется. И в саму трясину толкает. А вран над головой у водяного крыльями хлопает. У водяного руки хоть и тонкие, но хваткие. Растопырил лягушечьи пальцы и норовит птицу за ноги схватить. Брюхо туда — сюда по коленям катается, а в нем вода плещется, хлюпает.

Не вран, так давно бы уже загадками засыпал. Охоч он до них.

— Дедко, а дедко водяной. Пропусти, укажи, сделай милость. Дорогу. — Чинно проговорил Радогор. От страха и заговор — наговор забыл.

Кикимора хоть и скандальная, вздорная и норовистая, но, как не смотри на нее, женщина. И жалостлива же бывает по — женски. Случалось и сама из болота на твердую землю выводила. Этот же одичал в одиночестве. Не мыт, не стрижен, среди змей и лягух прозябая без человеческого слова. Куда же к людям с рыбьим хвостом выберешься?

— А я тебе на обратной дороге гостинец занесу.

Катится к нему, покачиваясь болотная кочка. Хлупает круглыми зелеными глазищами водяной и помалкивает.

Ворон на соседней кочке примостился и ждет, когда чудище болотное ближе подплывет. Дождался и гаркнул во все горло. Басовито и требовательно.

Водяной был не мало удивлен такой дерзостью. От неожиданности нижняя губа до колен отвесилась. Да и плюхнулся в воду. А по воде пузыри покатились. Радко терпеливо ждал, когда страшилище снова взгромоздится на кочку. Водяной вынырнул, длинной струей выдул воду из себя и на удивление легко и проворно прыгнул на нее, как на лавку сел.

— А не обманешь? Принесешь гостинец?

— Чем хочешь поклянусь. — Радогор даже для большей правдоподобности глаза выкатил.

— Ну, гляди мне. Не обмани. А то у меня суд короткий.

Не для него говорил, догадался Радогор. Для врана, который не спускал глаз с водяного.

У самого края болота вода до колен не достает. И Радко подстрелил, отбившегося от стада подсвинка. Подсвинок не заметил, как стрела в бок, чуть дальше левой лапы воткнулась. И пискнуть не успел, как умер. А Радко тут же, у болота, бережно вырезал стрелу, потом отрезал одно ухо и бросил, широко размахнувшись, в болото.

— Тебе, берегиня Кикимора!

Затем так же ровно отрезал и другое.

— А это тебе, дедко Водяной, за то, что мешать на м не стал, не путал след болотом.

Темная кровь брызнула на землю.

— А это тебе Отец — Бэр.

Перевязал, стянул петлей лапы и перебросил подсвинка через плечо, как плечевую суму. Ягодка не сводил с подсвинка глаз. А взгляд жалобный, умоляющий.

— От болота уйти надо. А то вдруг обидели, обнесли кого. — попытался урезонить его Радко.

И юный бэр смирился. Плелся рядом и бросал на добычу оценивающие взгляды, гадая и рассчитывая хватит ли ему перекусить. А ну, как мало достанется. Вран, это бэр знал наверняка, мясо мимо рта не пронесет.

Но остановился только тога, когда солнце свалилось за полдень. В лесу прохладно. Идешь и не устанешь. И времени не замечаешь. Поэтому и остановился, когда плач бэра слушать стало уже не было сил.

— Перекусим наскоро и снова в путь. — Предупредил он бэра, сбрасывая с плеч поклажу.

Надрезал тонкую шкурку по животу. Отвернул края на стороны и распахнул брюшину. Малец тут как тут. Готов с ногами, если бы получилось, туда залезть. Лаком до требухи. Вырезал нежную печень и теплое еще сердце, на остальное махнул рукой.

— Забирай.

Разрубил мясо на куски и уложил, прежде завернув мясо в широкие листья, в мешок.

Можно было не тратиться на слова. Бэр зажал тушку в зубах и скрылся за деревьями, чтобы в одиночестве насладиться долгожданной трапезой.

Порезал печень и сердце пластами и поделил поровну.

Тебе, мудрый вран, если ты не дух.

Присыпал сою долю солью и проглотил единым духом. Горе горем, а на голодное брюхо долго не наратишься. Вран ел не торопясь, храня достоинство. Прижимал печень лапой, рвал клювом и забрасывал нежное мясо в горло, запрокидывая голову. Потом сидел, словно прислушиваясь к чему — то или размышляя, куда упало мясо. А затем снова рвал мясо, глотал и опять прислушивался…

А на бэра посмотреть, самому кусок в горло не полезет. Будто сроду не едал. Чавкает по свински, давится, кашляет и все толкает в брюхо, и толкает кусок за куском. Сбросал все, как в печь. И снова со скорбью смотрит на него.

— Терпи теперь до вечера. Иначе в сон бросать начнет.

И, не смотря на мольбы и стоны, вскинулся на ноги. Косолапый обиженно всхлипнул, запрыгал на передних лапах. Но Радко ушел, даже не обратив внимания на его скорбь. И бэр обреченно потащился следом, бросая завистливые взгляды на ворона, который снова утвердился на плече Радогора и подремывал, ничуть не заботясь, о тех страданиях, которые выпали на долю бедняги бэра.

Поздно вечером, уже при звездах доели подсвинка, а леса конца края не было. Мясо к тому времени потемнело, из него сочилась бурая жидкость и немного припахивало, и Радко судорожно проглотив несколько кусочков. Остольное ножом резал на мелкие кусочки и с руки, кормил врана.

Ягодка, отведав требухи, к мясу был равнодушен. Но уловив восхитительный запах тухлятины, торопливо проглотил свою долю и отправился в лес, чтобы насладиться ягодами. А если повезет, то порадовать себя и муравьями. Или орешками. Его приятель был все — таки большим лакомкой. Он уже больше не боялся, что Радогор бросит его одного в этом чужом лесу и мог позволить себе исчезнуть надолго. А появлялся всегда неожиданно с веселым блеском в глазах и, оглашая лес, грозным рыком, что на его взгляд было очень весело. Но стоило ему посмотреть на мешок Радогора, как он тут же начинал канючить, стонать, всем своим видом показывая, что желудок его пуст и вообще неизвестно в чем душа держится.

На исходе четвертых суток вран, чем — то обеспокоенный, сорвался с плеча и поднялся в небо. И когда исчез вдруг лес и провалился вниз, а сам он не постижимым образом поднялся над вершинами деревьев, совсем не удивился. Чего — то подобного уже ожидал, когда вран, поднимаясь все выше и выше, обратился в точку, спрятавшись между звезд. Глазам открылась опушка леса. А за ней широкое поле и городище. Не городище, город! Город, каких прежде не видывал, разве только со слов старого волхва слышал о таких. И люди в нем живут беззаботно и без опаски. Лошади тянут к воротам тяжелые возы, люди ходят. В поле работают. Торгуют. И торгуются до хрипоты, до крика. И ведают того, что сама смерть к их домам идет.