…Пусть не найдут их души обиталищей родичей их, и да будут их души вечно скитаться, не зная покоя, стеная и плача.

Страшные слова! Не ему, не воеводе сказаны, а кровь в жилах стынет. Страшнее самой лютой смерти те слова.

…молю вас, духи моих предков….

И ярится земля. Мелкой дрожью трясется. В трещины рвется. А парень все шепчет и шепчет. И стрелу за стрелой, так что лук его стоном стонет. Лук же такой не каждой руке дастся.

Слова все злее и злее. Кони носятся по полю…

…Заступи им пути лес — отец. Не дай уйти погубителям твоего рода. Тебе эта кровавая жертва, коей давно не видел ты. Тебе их живая кровь. Клянусь, пока жив буду…

Уши бы заткнуть, чтобы не слышать его слов. Обезумел от горя парень. Голову потерял. Себя не помнит.

Не хотел воевода, но невольно отодвинулся в сторону, благо места на стене хватает. Откуда только слова у него берутся? И про кровавую жертву помнит. Уж и поминать забыли, а он промолвился.

Ворон рядом с парнем на тыне пристроился. Глядит безбоязненно вниз, да еще и щурится. Тут же родич его, бэр, толчется. Пасть раскрыл, словно улыбается.

А лес и правда, словно услышал его слова про кровавую жертву. Зашумел, закряхтел, спеша откликнуться на просьбу. Трещит земля вокруг города, по за тыном. Колется, рвется земля. Ширятся трещины. И вдруг непостижимым образом наползают друг на друга, сходятся со страшным грохотом вместе. И дыбятся горой вверх, сметая все, что есть на ней. А потом прорывается дым и бьет огонь из под земли в самое небо. Разливаясь по небосводу огненными всполохами. До врат городища еще ни один не добрался. Ни стрелой не дотянулся, ни копьем не достал.

Парень и сам с бэром стал схож.

С волхвами, если только сам не настоящий волхв, так бывает. И не волхв он. Колдун, коих приходилось видеть их воеводе в дальних землях, которые на полдень лежат. Будто разум они теряют. А Радко и впрямь словно обезумел. Вся боль, вся ярость, вся скопившаяся в нем ярость вырвалась наружу, раздирая разум на части. Спроси, и сам не сказал какие слова из памяти выбирал, какие каленые с его языка рвались. Видело око, что творили его слова, но остановиться уже не мог. И не хотел.

— Вам их кровь! А мне отмещение.

Бросил лук под ноги. В руке появился меч. Камни в рукояти горели, слепя огнем. По узорчатому лезвию перекатываются волны тяжелого холодного света.

— Крови!

Повис над стеной его крик. И не крик. Рев бэрий. Не раздумывая прыгнул с многосаженной стены вниз, в гущу сбившегося у стены набега. Поняли они, что под стеной трясти и плеваться огнем земля, и сбились все здесь.

Вран его тоже что — то прокричал на своем, враньем языке. И слетел вниз. Заметался, закричал над головами врагов.

Убился! — Ахнули на стене.

Но нет, не убился. Упал, присел и перекатился через голову. И вот уже узкий его клинок, который и мечом разве, что в шутку назвать можно было, полыхнул над его головой. И с колена провел мечом перед собой. Меча не видно. Полыхнул и исчез в круговерти всполохов, орошая землю кровью. Только камни в глазах диковинного зверя от жадности горят. Только камни в глазах диковинного зверя от жадности горят. Не по нашенски скор на руку парень. А его меч творит немыслимое. Исчез меч с людских глаз. А вместе с мечом исчез и его хозяин. Только размытое, чуть заметное, пятно разглядел воевода на том месте, на котором только что стоял этот пришлец.

И снова по телу воевода прокатилась дрожь.

Одно слово, колдун.

Его медведь, которого он на свой лад бэром зовет, кубарем скатился по лестнице, ступеней не замечая. И теперь ревет у ворот, стараясь выломить закладень. Должно быть, крепко рассерчал Ягодка, кажется так зовет он своего мохнатого друга, что одного оставил в городке.

Опомнился воевода и сам за меч взялся. Пока бежал, створы ворот распахнулись. А за воротами медвежий грозный рев. Долетел до леса, ударился в дерева, как в стену и откатился обратно, смниная страхом тех, кто уцелел под злыми стрелами и под безжалостными мечами.

Земля успокоилась сразу, как только парень слетел со стены на землю, чтобы не мешать ему. И лес затих, чтобы не задеть его случайно. Молчит в ожидании обещанной жертвы. А жертва получилась щедрой. Парень, поди — т — кА и сам не ведал, что выговаривал.

До леса ни один не добежал. А и добежал бы да не убежал. Глухой стеной сомкнулся лес, услышав забытые слова. И что удивительно, все забыли, а парень этот упомнил язык, коим с землицей родной, с лесом, со всем, что водилось на земле щуры — пращуры говаривали. И жутко, и трепетно воеводе стало. Да и ему ли одному? Пока мечами и топорами под стеной махали, не до того было. А как остановились, вот тогда жутко стало.

А парняга, нечаянным случаем их город уберегший, по среди побоища стоит и на меч опирается. И вран его, диковинная птица, с плеча окрест себя зрит круглым глазом. И грозный бэр, как собачонка дворовая что — то ему выговаривает. Кровью парень залит, пальцем ткнуть некуда. Взгляд пустой, отрешенный. Гладит мишку рукой по могучей шее, по широкой спине, на которой выспаться можно и сам того не замечает. Но рука не дрожит. А многих, и постарше его, после такой крови не дрожь пробирает, а трясет так, как он только, что землю тряс.

А воеводу, и не только воеводу, любопытство разбирает. Если по лицу и по ломкому голосу судить, юнец. Но телом просторен и крепок. Но в остальном… любой град такому волхву, а паче того, воину врата свои распахнет. Еще и с поклоном встретит.

— Сколько же годков тебе, отроче. — Спросил он не громко, так, чтобы только Радогор и слышал.

И сбился, смешался под его холодным и совсем не юношеским взглядом.

— Годы ныне не зимами меряются.

И то достойно ответил. Зрело.

Хотел отвернуть взгляд в сторону, но глаза словно повиноваться отказались. Так и тянутся к парню. И сам он стоит рядом с ним, будто других дел нет после набега. Сам Род принес этого парня в город. Даже перепугаться не успели. Вои сейчас отлавливают тех, кто уцелел. Перед городскими воротами земля ровная. Только дымится и почернела местами. И не подумаешь, что совсем недавно вздымалась она горами, зияла бездонными трещинами и плевалась огнем и дымом.

— Позволь на меч твой подивиться.

Любопытство так и разбирает воеводу. Дальше уж терпеть не может. Да и людей тоже. Снова обступили со всех сторон и в сотни глаз его разглядывают. А кто — то и рукой тянется к рукаву тянется. — Уж больно диковинный. Не здешних земель работа. И в навершии звери невиданный глазами светится.

— Не дастся он тебе в руки, хоть ты и воевода. — Скупо отозвался он. Говорить совсем не хотелось. И немного виновато пояснил. — Заговоренный он от чужих рук. Заклятие крепкое над ним. Бедой обернуться может. А то и смертью.

Воевода, который уж было руку протянул к рукояти, торопливо отдернул ее. И даже из опасения отодвинулся на шаг от него.

— А работы же и правда не здешней. Из далеких земель его дедко Вран, волхв, который меня, сироту растил, привез. — На губах появилась горькая складка. — Он растил, а его не уберег.

От удивления воевода бровью дернул.

— А кто тебя бою учил? И стрелы метать сподобил так скоро?

— Так он же и учил.

— Дивно мне это. — Воевода снова не сдержал своего удивления. — Волхв и ратному делу учит.

Тянут его за рукав в город, в распахнутые ворота. Все больше и больше любопытство людей разбирает. Тайны со всех сторон из него выпирают. И все у не так. И меч не наш, и лук чудной. Из рога, да тому же и гнут двояко. И слова ведомы такие, которые и не каждому волхву ведомы. А уж что боя касаемо! Сколько же его стрелами посечено! А мечом побито….

Упирается Радко, отнекивается. Аж щеки горят, ловя на себе сотни глаз. А от девичьих взглядов впору под землю провалиться.

— Куда же ты пойдешь? Кровищей весь улился. Бабы наши тебе и рубашонку простирнут, и порты. — Вмешался мужик, который первым отозвался на его голос в воротах. За всем и про куль забыл, что тащил на своих плечах.