— Лодейщики. — Пояснил Невзгода, который заметил взгляд Радогора. — Те, кто большие лодки, лодии, водой гоняют. Лодии у пристани стоят, а они здесь безделье коротают. Ждут, когда торжища завершатся. А как загрузятся лодии мехами и воском и медом, да смолой — живицей и многим другим, на что глаз положат, так снова в путь. Только — только пришли. Тоже на стене были. Не нбна много вас обогнали. Еще и по ковшу опростать не успели.

Воевода досадливо поморщился.

— Ты, Невзгодка, не стой столбом, а вели стол накрывать. А Невзгодиха твоя пусть жилье ему приготовить. Да, смотри, чтобы все чистое было. Знаю я тебя, прохвоста. И одежонку дай какую — никакую. А то воин Радогор, хоть и отцарапал со своей, но насквозь просвечивает чем не надо. Девки сбегаться скоро начнут, чтобы на такое чудо поглядеть.

Радогор густо покраснел

— Но воевода, словно не замечая его смущения, продолжал.

— И постояльцы твои могут в страхе разбежаться со всем златом — серебром. На что жить тогда будешь? И поспеши. Я уж и за старостой послал, а у тебя столы пусты.

Говорил воевода благодушно, с улыбкой. А в глазах читалось нетерпение. И прожил на свете достаточно. И повидал многое, а слышал и того больше, но этот юнец с глазами зрелого мужа раззадорил его любопытство, хотя и сам про то не ведал.

Лодейщики тоже от закусок оторвались. И обратили взоры к ним. Не случалось на их веку еще такого, чтобы градский воевода Смур сам кого — то на постоялый двор водил и за столом потчевал. Юнец безусый, а поди ж ты, в какой чести оказался.

А по иному взглянуть? По делам. С набегом предупредил. Да, что там предупредил. Управился так, что оглянуться не успели. Тем, кто на стену взбежал, а затем за стену выбежал — объедочки остались. А больше того и до стены добежать не успели, как в землю вбил. А в возраст войдет. Что с ним будет?

Лодейщики, народ бывалый. Рука и к веслу привычна, и к мечу. Одинаково ловко со всем управляются. Лихого люда до разбоя охочевого и легкой казны. Что в лесу, что у воды, что на воде со счету собьешься. Подстерегут в ночи, а то и белым днем, выскочат из прибрежных кустов или у тайной заводи и тогжа уж одно остается. Или голову клади под меч, или сам на меч надейся.

Этот же юнец один пятка стоит. К тому же в волхвовании востер, если лес расшевелить сумел и до земли докричался, в огне и корчах страдать ее заставил. Такому и поклониться и переплатить не грех. Невзгода осторожно рукой Радогора к печи направляет. А другой бабу свою, именем Барсучиха, успел шепнуть ему Торопка, подталкивает. А почему барсучиха, когда барсуки толстые и опрятные. А эта, хоть и телом крепка, но до барсука не дотянула.

Ежится Радогор под людскими взглядами. Укрыться бы от них, спрятаться, а куда скроешься?

Бэр поднял голову, следя за ними внимательным, и в тоже время опасливым взглядом, но увидев, что вран с плеча Радогорова не двинулся, успокоился и, напоминая о себе, требовательно рыкну. Де, потчуй хозяин гостя. И, косолапя, в развалку двинулся к столам, полагая, что уж там то его верно накормят.

Лодейщики предусмотрительно подвинулись. Кто знает, что на уме сейчас у мохнатого? Это он парню родич, а всем прочим кто? Крайний из них, чтобы не искушать судьбу, сдвинул на край стола ковригу свежего хлеба. Уж лучше хлебом поступиться, чем ждать, когда сам за стол полезет.

Воевода же Смур выбрал стол в углу, подальше от людских глаз, а больше того людских ушей. Так, чтобы и обеду не помешали и разговор не перебили. Сел на лавку и нетерпеливо постучал ладонью по столешнице. Торопя Невзгоду. По другую сторону стола устроились Радогор с Торопкой.

Воевода поднял на мужика не очень любезный взгляд. — у тебя, Торопка, других дел нет, как только по трактирам рассиживаться? Пошел бы лучше подсобил мертвые тела в груды сгрудить, пока от них дурным духом не потянуло, как все добрые люди делают. И староста на тебя косо смотреть будет.

— А что ему косо смотреть на меня? — Взгляд у Торопки дерзкий. Глаз не прячет. И я не под кустом близ дороги найден. Рыбного конца староста. И на воя этого, Радогора значит, я первый наткнулся. Если бы не я, так он до сих пор у ворот ртом зевал. Груды же и без меня складут.

— Не будет груд, сударь воевода. — Хмуро проговорил, не отрывая взгляд от столешницы, Радогор. — Прокляты они злым заклятием. Не будет им покоя ни на земле, ни под землей. Маяться им без погребения до скончания веку. Или пока я не отпущу.

И у воеводы, и у Торопки мороз по коже от его лютых слов!

Смур и с Торопкой забыл спорить. Себе дороже. Тем более, норов у мужика неуступчивый. Упрется и хоть кол на голове теши. Конем не сдвинешь, не столкнешь. А сейчас тем паче, коли его самого, воеводу, разбирает, что и откуда в том пришлеце кроется.

Ягодка, надо было крепко задуматься, чтобы грозного бэра, девичьим именем наградить, с ковригой во рту завалился рядом ссо столом. Хорошо, что еще за стол не полез. И по кошачьи уркая уминает его за обе щеки. Прижав ковригу, боясь чужого соблазна, обеими лапами.

А вскоре вошел в трактир и староста. Загремел посохом по ступеням, прошумел старческой походкой по глинобитному, высохшему до каменной твердости, полу, окидывая подслеповатыми глазами, собравшихся. Грузно, даром что иссох весь уже со стуком опустился на лавку важно расправил длинную белую бороду. А вместе с ним пришли еще трое.

Старосту, и это успел ему прошептать Торопка, звали Остромыслом, хотя родители нарекли его, как и Радогора, другим именем, которого не только люди, но и сам он уже не помнил. Те же, кто пришел с ним, были десятскими.

— Зверь почему здесь?

Староста строго насупил брови, бросив взгляд на Ягодку.

— Родич воя Радогора этот бэр. От одного пращура себя считают.

Воевода с удовольствием произносил забытое давно прозвище лесного зверя. Грозно и могуче прокатывается слово по горлу. А из зубов вылетит, так и того грознее делается. А медведь? Ни то, ни се. Медоед! И больше ничего.

— Невместно зверю с людьми за одним столом быть.

Староста неуступчиво поджал бесцветные губы. И Радогор с неприязнью, не поднимая головы, посмотрел в его лицо.

— А он за стол и не лезет. Ему по за столу места хватает. — С легкость, и с неприметной усмешкой ответил Смур.

И Радогор понял, что и сам воевода испытывает к старосте тоже чувство, что и он.

На это старосте возразить было не чем. Бэр и правда не лез на лавку, чтобы занять вполне заслуженное место за столом. Тем более, что как раз в это время покончил с ковригой и, поднявшись на лапы, требовал добавки, одновременно высматривая круглым глазом хозяина, те есть Невзгоду, имя которого он успел запомнить.

— Ему бы только брюхо набить, а за столом ли не, все едино.

— Не много ли чести тому Радогору, что староста с воеводой его честят?

Говорит староста, а сам словно и Радогора не видит. К тому же губы в брезгливую складку складывает. И Смур нахмурился.

По старости лет Остромысл давно уже не лез в дела городские, переложив их на плечи воеводы. И появлялся на люди крайне редко, когда требовалось рассудить кого — то. Или что — то. В остальное же время предпочитал нежиться у печи, которую для него топили даже в летнюю пору. Если только не касалось его выгоды, где он был не годам ловок и проворен.

И Радогор с облегчением вздохнул, когда заметил, что трактирщик манит его рукой от очага. Поднялся, пожав плечами на немой вопрос воеводы, и пошел, огибая столы, за Невзгодой.

— Честь ли, не честь, но если бы не воин Радогор, от нашего, Остромысл, города угли и пепел остались. А кого не побили, в полон бы свели. А он, мало того, что предупредил, так и стрелу первым со стене пустил и со стены первым прямо на их головы прыгнул. Он бы и без нас управился, кабы стены не нужны были. И слово его страшную силу имеет. Волхв первеющий, хотя сам того по молодости лет не ведает. Такого в городе оставить, ни один враг не страшен. Лесные духи ему подвластны и сама земля на его зов откликается. Бэры — родичи не бросили его, когда весь род под мечами, стрелами полег. И птица — вран на его плече не от простого времени угнездилась. Оком этой птицы я сам глядел, чтобы набег за лесом увидеть. Вот и рассуди сам, коли Остромыслом зовешься, мы ли его честим или он честь нам оказывает.