На первых порах все заслонили иные заботы. Внезапно оказалось, что для референта по культуре нет работы в Берлине. Ни в редакциях, ни в министерстве пропаганды не обещали ничего определенного. Бесплодными были и хлопоты старых знакомых; даже многоопытный редактор «Франкфуртер генераль анцайгер», где Эльзе начинала путь в журналистике, оказался бессильным отыскать подходящее место. Он связался было с Гансом Постом, когда-то драматургом, а теперь нацистским бонзой, председателем имперской палаты писателей, но и здесь дело не выгорело. Пост намекнул, что люди, прибывшие из Польши, в ближайшее время не могут рассчитывать на посты в центральном аппарате. Он был лицом осведомленным, близким к окружению фюрера, и в значении его слов не приходилось сомневаться. Видимо, существовала директива — негласная конечно! — и связана она была с какими-то планами КДФ[11].

Эльзе, отставшая от имперской жизни, спросила, услышав о КДФ:

— Скажите, а при чем здесь «Сила через радость»?

Редактор расхохотался:

— Милая моя! Да вы просто провинциалка… Речь идет не об обществе, а об имперской канцелярии. Привыкайте: война предписывает лаконизм — все зашифровывается, все секретно. Кстати, не огорчайтесь по поводу отставки. Пост не сказал прямо, но я понял его так, что всех вас скоро призовут к деятельности. Просто  до известной поры людей, знающих восток Европы, практически держат в резерве. Так бывает.

— Так думает Йост? — спросила Эльзе небрежным тоном, замаскировав интерес.

— Да, — коротко сказал редактор, исчерпав тему.

Эльзе запомнила разговор. Подумала: что именно имеет в виду Йост? Неужели войну с СССР, и в самое ближайшее время?.. Бывший драматург, бесспорно, знал больше, чем сказал. Он черпал свои познания из такого источника, как сам Геббельс, став ближайшим помощником министра информации и гаулейтера Берлина после того, как молчаливо отрекся в его пользу от авторства всем известной фразы: «Когда я слышу слово «культура», мне хочется нажать курок револьвера». Фраза эта гремела в речах Геббельса; в газетах НСДАП ее называли «исторической».

«Нажать курок…»

В переносном смысле наци это сделали 1 сентября 1939 года в 4 часа 45 минут утра, когда линкор «Шлезвиг-Гольштейн» обрушил первый залп орудий главного калибра на польский военный порт Вестерплатте. Вторая мировая война стала свершившимся фактом.

Затем об открытии военных действий против Германии объявила Франция. За ней — Англия. К англо-французской коалиции присоединились Австралийский Союз, Канада, Южно-Африканский Союз…

9 апреля в 4 часа 20 минут германский посол в сопровождении военно-воздушного атташе разбудил датского министра иностранных дел, без обязательного — по протоколу — уведомления появившись в его частном доме.

— Только что, — сказал посол и посмотрел на часы, — германские вооруженные силы пересекли границу и начали оккупацию.

Военно-воздушный атташе добавил:

— Через несколько минут над Копенгагеном появятся эскадрильи немецких бомбардировщиков… Задача датчан: не оказывать сопротивления, так как это привело бы к самым ужасным последствиям.

Пока происходил этот разговор, в порт вошли три судна. Стали у стенки. По сходням на берег устремились солдаты диверсионного подразделения абвера «Бранденбург» — 800 человек. Не теряя ни секунды, они захватили крепость Кастель и королевский дворец Амалиенборг. Охрана попыталась было оказать сопротивление, но диверсанты, пристрелив одного телохранителя, а двух ранив, принудили ее сдаться… Дания еще спала, не ведая беды. Над Копенгагеном мирно голубело небо, утреннее солнце поливало охрой поля. Был прекрасный день, свежий и чистый; и высший офицер датского военного министерства, ехавший в машине из загородной виллы на службу, посчитал шуткой окрик немецкого патруля: «Стой! Германская армия! Предъявите документы!» У солдат были расстегнуты воротники мундиров, и высший чин решил, что перед ним загулявшие отпускники. «Идиоты! — бросил он им и расхохотался: — Я найду вас в казарме и научу другим шуткам!» Прозрел он лишь тогда, когда солдаты прошили его машину автоматной очередью.

9 апреля 1940-го третий рейх без предупреждения напал на Норвегию.

Утреннее солнце высветило синим и красным британские флаги над торговыми судами, маневрировавшими в фьорде Осло.

С берега, как водится, судам, идущим к причалу, послали запрос:

— Национальность, курс, груз?

С судов ответили:

— Британский торговый флот. Идем в Берген на короткую стоянку и никаких враждебных намерений не имеем. — Повторили с каждого судна в отдельности: — Корабль британский, дружелюбно расположенный.

Трюмы судов были набиты немецкими войсками.

Копенгагенский вариант повторился: сходни на берег, марш-бросок, захват стратегических объектов.

Подробности всех этих операций Эльзе узнала не из слухов, они были в газетах, радиосообщениях, информационных сводках. Ни ставка Гитлера, ни министерство пропаганды не считали нужным стесняться. Больше им не требовались камуфляж, тайна, демарши, рассчитанные на усыпление общественного мнения. Это мнение превратилось для нацистов в пустой звук.

«Мы идем, пыль Европы у нас под ногами!»

«Тысячелетняя» империя ликовала, орала, пела.

Под окнами квартиры Эльзе что ни час отбивали шаг колонны гитлерюгенд и маршевые роты. От медного звона оркестров некуда было спрятаться. Оглушенная ими, она просыпалась, завтракала и ехала в МИД.

Теперь она работала в МИДе.

Период странной «опалы» кончился довольно быстро. Фон Шверинг, как и Штилле, оказавшийся не у дел, получил назначение со значительным повышением — он возглавил один из отделов информационной службы Риббентропа. Пост был крупным не только номинально. Через фон Шверинга проходила часть переписки МИДа, и вдобавок он курировал печать.

Приняв дела, Шверинг пригласил в МИД Эльзе. Предложил ей должность секретаря. «Личного секретаря», — подчеркнул он, намекая на возможности, таящиеся в назначении.

Эльзе заколебалась. Правила конспирации не одобряли близкого соседства. И стоило ли ими пренебрегать? С другой стороны, нет ничего подозрительного в том, что дипломат оказывает покровительство хорошенькой сослуживице по Варшаве.

— Хорошо, — сказала Эльзе. — Но все-таки в будущем попытайтесь устроить мне перевод. В любой реферат отдела.

— Положитесь на меня, — заверил фон Шверинг.

Вопрос с работой уладился, и Эльзе занялась устройством дел, лежавших в иной плоскости.

Связь!

Здесь все обстояло благополучно. Цепочка, используемая Штилле, работала надежно, но сравнительно медленно. В памяти, понуждая искать выход, засел случай с информацией о нападении на Скандинавию, переданной с запозданием. Не по ее вине. Сведения о вторжении Эльзе получила вовремя от Дауба, старого коллеги по концерну Моссе, ставшего лейтенантом вермахта. Они встретились на улице и разговорились.

— Ты военный? — сказала Эльзе. — Никогда бы не подумала. По-моему, ты всегда недолюбливал армию.

Дауб печально улыбнулся:

— Меня не спросили. И не только меня.

Многие наши печатники, корректоры и репортеры призваны в один день. Заодно с переводчиками. Говорят, что нас сунут куда-то на север.

— На полюс?

Дауб не принял шутки:

— Если бы! Нет, все проще, будем сидеть на каком-то крейсере и варганить листовки. Походная редакция посреди Северного моря.

Это было 5 апреля 1940-го, и в тот же вечер Эльзе, зашифровав сообщение, передала его по цепочке. Вскоре пришел ответ. Ее благодарили за информацию и указывали, что хорошо бы на случай, если потребуется срочно передать материалы, организовать систему экстренных вызовов.

Эльзе пришлось поломать голову, чтобы найти решение.

И все же она его отыскала, использовав все ту же лавочку Рипитцов, которые и не подозревали, что их мясная служит «почтовым ящиком». Конвертики, посланные мифическим Тэдди, приносила служанка, она же забирала ответные послания Эльзе. В конце концов фрау Рипитц стала считать себя чем-то вроде ангела-хранителя и ревниво следила, чтобы «сердечная почта» работала бесперебойно.