Все-таки она постаралась подготовиться к визиту на Принц-Альбрехтштрассе. Перебрала про себя, скрупулезно копаясь в деталях, все обстоятельства пражского периода и пришла к выводу, что ее знакомство с надпоручником Любомиром Веселы не может быть установлено, ибо разговаривали они всегда без свидетелей, по телефону, за исключением единственного раза, когда Карл Фрешнер свел их в своей квартире.

Это было осенью тридцать четвертого.

Они сидели в крохотном кабинетике Карла, примыкающем к кухне. Эльзе заварила кофе. Фрешнер достал губную гармошку, сыграл несколько тактов из «Весенних цветов», песенки эльзиного детства: «И сон беспечный придет ко мне…» Спросил:

— Дома еще поют это?

Эльзе сняла кофейник со спиртовки. Пожала плечами:

— Поют. Но чаще слышишь другое: «Мы двинемся дальше в поход, пусть все разлетится в дребезги! Сегодня мы владеем Германией, завтра нашим будет весь мир!»

— Это серьезно? — спросил Веселы.

— Не знаю, — сказала Эльзе. — Пока еще просто поют…

Фрешнер покачал головой:

— Это записано у наци в программных документах, Любомир. Знаешь, что изрек Гитлер в «Моей борьбе»? Политика, целью которой не является война, не имеет ни цены, ни смысла.

— Коалиция, — негромко и вежливо поправил Веселы. — Там сказано: коалиция, а не политика. Глава вторая, по-моему, — добавил он, обнаружив неожиданное для Эльзе знакомство с «творением» фюрера.

Фрешнер резко встал — худой, угловатый. Прошелся по комнате из угла в угол. Остановился напротив Веселы.

— Пусть так! Это не многое меняет. Если я хоть сколько-нибудь смыслю в политике, нацисты сейчас как раз ищут коалиции. Вне пределов Германии, разумеется. И, будь спокоен, они ее сколотят! А тогда — война!

— Так уж сразу война?

— Они авантюристы, но действовать умеют. В ноябре двадцать третьего я был в Мюнхене и видел своими глазами «пивной путч» и капитуляцию «железного» Кара. Того самого Кара, которого призвали, чтобы он вышвырнул Гитлера из Баварии. — Фрешнер сделал еще несколько шагов по комнате, остановился, повторил задумчиво: — «Пивной путч…» Внешне все походило на фарс, но смысл проглядывал зловещий.

Эльзе, отставив чашку, повернулась к Фрешнеру с открытым интересом. В двадцать третьем она была пигалицей с бантиками, и события «пивного путча» прошли мимо нее.

— Ну и? — спросила она. — Ты что, был в самом «Бюргерброе»?

Фрешнер кивнул.

…Он и точно был в зале пивной с начала до конца: с первых слов речи Кара до эпилога дня… Перед 8 ноября, когда все разразилось, Мюнхен захлестнула волна слухов, что национал-социалисты готовятся захватить власть. Всерьез к ним мало кто относился. НСДАП тогда была чисто местной, баварской, партией и насчитывала 15 тысяч членов — пигмей в сравнении с социал-демократами или союзом «Бавария и империя». Кроме этих последних решающим влиянием на местное правительство и министра-президента фон Книллинга пользовались кронпринц Рупрехт, баварский сюзерен, и генерал фон Лоссов — командир баварской дивизии. Фон Книллинг, Рупрехт и фон Лоссов относились к НСДАП более чем недружелюбно, и при такой ситуации претензии нацистов на власть казались смехотворными. Особенно низко пали их акции после того, как фон Книллинг, выведенный из себя угрозами Гитлера в адрес правительства, назначил фон Кара, слывшего «железным поборником законности и порядка», генеральным государственным комиссаром с неограниченными полномочиями. Через пять минут после назначения Кар проявил себя: запретил намеченные на ближайшие дни собрания национал-социалистов — ровным счетом четырнадцать.

Взбешенный Гитлер утром 8 ноября попросил у Кара аудиенции. Генеральный комиссар через секретаря передал Гитлеру ответ: «Пусть запишется на прием в обычном порядке». Секретарь, выпроводив Гитлера, позвонил знакомому издателю, и к полудню добрая половина Мюнхена хохотала над претендентом в баварские Наполеоны.

Как выяснилось чуть позже, зря хохотала. Пока в газетах готовились заметки о несостоявшейся встрече, а местные политики, предчувствуя дальнейшее падение акций НСДАП, прикидывали, что это даст их партиям, Гитлер не терял времени. Шестьсот штурмовиков по его приказу разобрали оружие и приготовились к бою…

До темноты фюрер побывал у своих сподвижников — уговаривал, угрожал, умасливал. Антон Дрекслер все еще числился председателем партии и фигурой № 1; сторонники Дрекслера составляли большинство и могли бросить кандидата в Бонапарты на произвол судьбы. И тогда…

Вечером Гитлер на несколько минут заехал домой и переоделся. Сменил пиджак на сюртук — поношенный, но украшенный железным крестом. Припарадившись, поехал к Дрекслеру… Он еще не знал, как будет действовать через три часа, но план на ближайшие два созрел в его голове. Представлялся удобный случай разделаться с правительством: на вечер Кар назначил собрание в «Бюргерброе», где по просьбе промышленников собирался обнародовать программу работы в качестве генерального комиссара. Здесь же, в «Бюргерброе», должны были находиться фон Лоссов, фон Книллинг, начальник полиции Зейсер.

Дрекслеру Гитлер сказал, что им обоим надо поехать на совещание в Фрейзинг — там ждут, чтобы обсудить ситуацию, Геринг и другие вожди НСДАП. Уже в машине, проделав полпути до пивной, он резко повернулся к председателю партии. Сказал: «Тони, умеешь ли ты молчать? Так знай, мы не едем в Фрейзинг. В половине девятого я начинаю». — «Желаю успеха», — после паузы мрачно сказал Дрекслер.

В 8.15 штурмовики сосредоточились около «Бюргерброя». Гитлер вошел в переполненный людьми вестибюль, где наткнулся на наряд полиции во главе с офицером. «Уберите всех! — выкрикнул кандидат в диктаторы. — Я — Гитлер!» Голос его звучал властно, полицейский помедлил… и повиновался. Однако минуту или две спустя, когда штурмовики уже набились в вестибюль и втащили два ручных пулемета, офицер опомнился и связался по телефону с непосредственным начальством и запросил инструкции. «Подчинитесь приказам господина Гитлера», — был ответ, данный доктором Фриком, чиновником полиции и национал-социалистом, которого Гитлер час спустя назначил «полицай-президентом Мюнхена», а в тридцать третьем — министром внутренних дел Германии, на сей раз не с призрачной властью, а с настоящей…

Примерно в 20.45 Гитлер во главе ударной группы ворвался в зал, где Кар, стоя на трибуне, излагал свою программу. В руке у Гитлера был пистолет, он производил впечатление одержимого, рука тряслась. Навстречу ему, преграждая путь к трибуне, поднялся полицейский майор. Гитлер вскинул пистолет.

— Руки вверх!

Другой полицейский, вынырнувший откуда-то сбоку, перехватил руку фюрера и вывернул ее. Гитлер вскрикнул; полицейский потянулся к его воротнику, собираясь за шиворот вытащить из зала; Кар, взирая на это с трибуны, растерянно крикнул: «Отпустите его, болван!»

Взъерошенный, с нелепо торчащим воротником сюртука, едва не оторванным дюжим шупо, Гитлер вскочил на возвышение, оттолкнул Кара. Резким фальцетом перекрыл шум:

— Национальная революция началась! В зале находятся шестьсот человек, вооруженных с ног до головы. Никому не позволяется покидать зал. Если сию минуту не наступит тишина, я велю поставить на хорах пулемет. Казармы рейхсвера и полиции заняты нами, рейхсвер и полиция уже идут сюда под знаменем свастики.

В панике, охватившей зал, никто не заметил оговорки, разоблачавшей грубую ложь: если казармы захвачены, то, значит, рейхсвер — против; тогда каким же образом он мог идти сюда «под знаменем свастики»?

Выпалив все это, Гитлер повернулся к Кару, фон Лоссову и Зейсеру: «Вы арестованы».

Конвой из штурмовиков окружил трех властителей Баварии и вывел вон.

Придвинувшись к краю помоста, Гитлер прокричал в зал, что национал-социалистское восстание победоносно началось; баварское и имперское правительства низложены, а новые правительства формируются сейчас здесь, за стеной — в комнате кельнеров. Свое сообщение он завершил словами, вполне соответствовавшими «величию» момента: «А в общем вы можете быть довольны, ведь у вас есть здесь пиво!»