— Моя жена не сомневается, что он в тот день намеренно тайком пробрался в дом, рассчитывая, что его никто не заметит.

— Возможно, он знает, что не является там желанным гостем?

— Великолепно знает!

— Но в таком случае естественно предположить, что ваша дочь присоединилась к нему?

— Просто не знаю, что и подумать. Сначала мне как-то не верилось в такую возможность.

— Вы обращались в полицию?

— Нет.

— Когда кто-то пропадает, самое правильное заявить в полицию. Они тоже не болтливы, и в их распоряжении много таких средств, которыми, скажем, я совершенно не располагаю.

— Я не желаю обращаться в полицию. Вы же должны понимать, что дело касается моей дочери! Моей дочери! Коли она захотела на короткое время куда-то уехать... если она не сообщила нам об этом, то ей видней. У меня нет оснований предполагать, что ей грозит какая-то неприятность. Но я бы хотел ради собственного спокойствия знать, где она скрывается.

— И все же, мистер Рестарик, мне кажется, что вас волнует не только это?

— Почему вы так считаете?

— Потому что в наши дни нет ничего особенного в том, что девушка куда-то уехала на несколько дней, не спросив разрешения у родителей и не предупредив приятельниц. Так что я практически убежден, что данный факт тревожит вас в связи с чем-то еще.

— Ну, что ж, возможно, вы и правы...

Он снова с сомнением посмотрел, на Пуаро.

— О таких вещах очень тяжело говорить с незнакомым человеком.

— Поверьте мне, о таких вещах гораздо легче говорить с чужим человеком, чем с друзьями и знакомыми. И если вы хорошенько подумаете, то согласитесь со мной.

— Возможно, возможно. Мне ясна ваша точка зрения. Ну, что же, приходится сознаться, что я тревожусь за свою девочку. Понимаете, она не совсем такая, как все остальные, и в ней есть нечто такое, что давно уже меня беспокоит... беспокоило нас обоих...

— Ваша дочь, по всей вероятности, находится в том трудном возрасте, когда из эмоциональных побуждений молодые люди способны выкинуть нечто такое, на что они никогда бы не решились уже через несколько лет. И окружающие тоже с трудом верят в возможность случившегося. Не обижайтесь на то, что я беру на себя смелость высказывать предположение... Возможно, ваша дочь возражает против появления у нее мачехи?

— К несчастью, вы совершенно правы, хотя у Нормы нет для этого решительно никаких оснований. Нужно учитывать, что я со своей первой женой расстался давно.

Помолчав, он продолжал:

— Уж если быть откровенным, то до конца! В конце концов, никакой тайны никто из этого не делал. Мы с женой разъехались более пятнадцати лет назад. Я тогда познакомился с одной женщиной, в которую влюбился без памяти. Это было какое-то безумие. Ради нее я уехал из Англии в Южную Африку. Моя жена относилась резко отрицательно к разводам, и я не стал ее даже уговаривать в этом отношении. Вместо этого я обеспечил в финансовом отношении и жену и дочку, которой в то время было пять лет...

Новая пауза.

— Оглядываясь назад, я понимаю, что на протяжении некоторого времени тяготился семейной жизнью. В детстве во мне жила страсть к путешествиям. В молодости я ненавидел сидение в скучных кабинетах, занятия «делами». Мой старший брат неоднократно упрекал меня за то, что я работаю спустя рукава и не занимаюсь как следует делами фирмы, что я взвалил на него все самое ответственное, такая жизнь меня совершенно не привлекала. Характер у меня был беспокойный, в голове одни мысли о приключениях, о диких, необитаемых местах, о дальних странах...

Он резко замолчал.

— Вообще-то, вряд ли вас интересует история моей жизни. Я поехал в Южную Африку. Луиза отправилась вместе со мной. Как я уже говорил, поначалу я был в нее безумно влюблен, но мы ссорились с утра до ночи. Ей была ненавистна жизнь в Африке, она мечтала о возвращении в Лондон или Париж, где жизнь била ключом. И через год мы расстались...

Он вздохнул.

— Вообще-то, мне следовало тогда же вернуться, но одна мысль о «тихой пристани» приводила меня в дрожь. Отговаривался я тем, что вряд ли моя жена примет меня с распростертыми объятиями. Но уж если быть честным, она посчитала бы это своим долгом, а она в этом отношении была женщиной честных правил...

Пуаро отметил про себя, что последняя фраза была сказана с нескрываемой насмешкой.

— Конечно, я должен был больше думать о Норме. Ну да что говорить о прошлом, его не воротишь. Девочка спокойно жила с матерью, в материальном отношении они ни в чем не нуждались. Иногда я ей писал, посылал подарки, но о возвращении в Англию даже не помышлял. Вскоре это стало в каком-то отношении оправданным. Я занялся делом, которое требовало моего постоянного присутствия в Африке. И мне казалось, что такой «кочующий» отец лишит ребенка покоя. Короче говоря, я считал, что поступал правильно.

Теперь Рестарик говорил очень быстро, как будто он испытывал облегчение от представившейся ему возможности излить перед кем-то свою душу. Это была реакция, с которой Пуаро сталкивался и раньше. Естественно, он ее всячески поощрял.

— Вам так ни разу и не захотелось вернуться домой?

Рестарик решительно покачал головой.

— Нет. Видите ли, я жил так, как мне нравилось. Меня вполне устраивал такой образ жизни. Я перебрался из Южной Африки в Восточную. В финансовом отношении у меня началась полоса удач. Все мои начинания оборачивались победами, те проекты, которые иной раз я осуществлял один, на свой страх и риск, а иногда в компании с другими людьми, приносили большие доходы. Ну и потом, я много бродил по лесам. Это меня страшно прельщало. Понимаете, по своему характеру я не домосед. Наверное, из-за этого, женившись на своей первой жене, я почувствовал себя как зверь в западне и поспешил вырваться на свободу. Нет, нет, мне и в голову не приходила мысль о возможности возвращения к размеренной и респектабельной жизни в столице.

— Но в конце концов вы все же вернулись?

Рестарик вздохнул.

— Да, вернулся. По-видимому, годы дают себя знать. Ну и потом, у меня появилась одна концессия, которая требовала моего присутствия в Лондоне, дабы добиться разрешения на разработку и так далее. Раньше в подобных случаях я все поручал брату, но после его смерти я стал единственным представителем нашей фамильной фирмы. Вот тут я и столкнулся с вопросом, стоит ли привлекать к делу посторонних людей или же все сосредоточить в своих руках. Поразмыслив я пришел к твердому убеждению, что настало время мне осесть в Сити.

— Возможно, ваша жена, вторая жена...

— Да, конечно, и это тоже. Я женился на Мэри месяца за два до смерти брата. Вообще-то Мэри родилась в Южной Америке, но она несколько раз приезжала в Южную Африку, и ей здесь страшно понравилось. Кажется, больше всего ей улыбалась мысль обзавестись настоящим английским садом и хозяйничать в нем. Ну а я, пожалуй, впервые подумал, что и мне будет неплохо в Англии. К тому же меня мучила мысль о Норме. Ее мать умерла за три года до того. Мы обсудили положение с Мэри, и она сказала, что с радостью поможет мне создать дом для моей дочери. Планы казались великолепными, но вот...

Он вздохнул и покачал головой.

— Вот я и вернулся домой.

Пуаро посмотрел на портрет, который висел за спиной Рестарика. Здесь он был лучше освещен, чем в загородном доме. Сразу было видно, что художник изобразил того же человека, который сейчас сидел за письменным столом. Многое осталось прежним: вздернутый упрямо подбородок, насмешливо приподнятые брови, поворот головы. Исчезла только молодость.

И тут Пуаро пришла в голову идея, новая мысль. Чего ради Эндрю Рестарик перевез этот портрет в Лондон? Два портрета кисти одного художника, изображавшие его и его первую жену, сделанные в одной и той же манере, составили известный ансамбль. С художественной точки зрения их было неразумно разъединять. А вот Рестарик почему-то пожелал повесить один портрет в своей лондонской конторе. Было ли это проявлением тщеславия с его стороны, желанием подчеркнуть свое значение, свое богатство и, в известной мере, вкус? Но ведь он предпочитал, по его собственным словам, бродяжнический образ жизни, так что такой стилизованный портрет не мог ему особенно нравиться. Или, наоборот, глядя на него, Рестарик черпал новые силы продолжать жизнь бизнесмена в Сити?