Когда Таджи повернулась посмотреть, он забрал мой стакан и вылил оба в коробку, с росшей в ней травой. Я сомневалась, что растения переживут эту ночь.

— Гумбо, — прошептал он кодовое предупреждающее слово.

Я люблю Таджи. Но за все наши воскресные ужины — еженедельную традицию, мы поняли, что она не умеет готовить. Насколько я понимаю, ее вкусовые ощущения не такие, как у других, и ей в общем-то не интересна еда. Я не считаю себя гурманом, но предпочитаю что-нибудь съедобное жевательному картону. И это мягко описывает то гумбо, что она однажды вечером приготовила для нас. После этого мы с Гуннаром старались удержать ее подальше от плиты.

Раз уж не было смысла распекать того, кто вообще не видит смысла в готовке, Гуннар просто продолжал улыбаться.

— Очень хорошо, — сделал он комплимент после того, как вернул мне мою кружку, но покачал головой, когда она протянула ему бутылку. — Не хочу начинать слишком рано.

Ее глаза сказали, что она не купилась на извинения, но спорить не стала.

— Сам разберешься. Мне нравится твое платье, — сказала она мне.

Я посмотрела вниз. Наверное, оно было немного старомодным для Ночи войны, но и по этой же причине, оно казалось более уместным. В конце концов, именно поэтому мы здесь — вспомнить традиции и роскошь, которую больше не можем себе позволить.

— Спасибо, — сказала я. — Ты выглядишь восхитительно.

Таджи проигнорировала комплимент. Она их не очень хорошо воспринимала, я считала, что это остаточное чувство вины от того, что она приходит домой с большим, чем у нее было, когда она ушла. И, наверное, с большим, чем есть сейчас у ее семьи.

Когда Авангардцы приготовились идти, музыка стала громче. Над нами разливались золотые фейерверки, а мое сердце замерло, когда толпа криками вторила грому.

— Nous vivons! — прокричали мы вместе. Это означало «мы живы» — наша мантра памяти, горя и радости от того, что мы пережили войну, хотя и жили в тени.

Вперед вышли Авангардцы, перья и блестки сверкали в свете газовых горелок, заменявших фонари. Мы были в нескольких дюжинах футов от остальной толпы, и могли сделать лишь несколько крошечных шажков вперед. Нам потребовалось десять минут, чтобы дойти до арки, которая с обеих сторон охранялась агентами Сдерживающих, в грязно серой форме и черных ботинках. Они осматривали толпу в поисках тех, кто ищет неприятностей.

Один из агентов встретился взглядом со мной. Я вымученно улыбнулась и притворилась, что всего лишь рыжеволосая девушка в толпе.

Проходя под аркой, Гуннар, Таджи и я взялись за руки, цветы из банок содовой сверкали, когда их шевелил бриз.

Гуннар сжал наши руки.

— Давайте сделаем эту Ночь войны запоминающейся, дамы.

* * *

Люди были уверены, что им понравится Ночь войны, не смотря на жару. Праздник был роскошью, которую они ни за что бы не пропустили.

На улице Бурбон осталось не так уж много балкончиков с перилами из кованого железа. Но люди по-прежнему толпились на них, потому что в Новом Орлеане не бывает парадов без того, чтобы с них что-нибудь не бросали. Бусы были дорогими, их не очень-то приветствовали военные конвои, но бумагу все еще легко было достать, так что ожерелья из скрученной бумаги с самодельными цветами стали традицией Ночи войны. Люди на балконах держали дюжины ожерелий в руках, и они бросали их на парад, наполняя воздух бумажными лепестками.

Я схватила два, протянула одно Таджи, и мы надели их. Скрученное ожерелье с большими цветами, как старомодные пионы, были сделаны из страниц телефонной книги. Да нам они и не были нужны, война уничтожила большинство телефонов, кабели и волоконно-оптические линии и вышки. Пара быстро сообразили, что надо нацелиться на них.

Мы прошли с парадом шесть кварталов, потная толпа собралась вместе, абсолютно забыв о понятии личного пространства. Чуть дальше от нас Гуннар нашел партнершу для танцев, так что когда передо мной стал прыгать четвертый потный человек, я решила сделать паузу. Я схватила Таджи за руку и потащила мимо толкающихся тел к краю толпы.

Бриз показался чудом.

— Господи, намного лучше, — сказала Таджи, обмахивая себя туникой. — Хорошая мысль.

Я кивнула.

— Я уже была готова ударить следующего человека, который заедет мне локтем в живот.

— Следующего человека, который заедет тебе локтем в живот, или ты была готова ударить его в живот?

Иногда не очень хорошо дружить с женщиной, помешанной на словах.

— Ха-ха. Дело в том, что в толпе много потных людей, — я оглянулась, осматривая кучу людей. — Мне кажется, что в этом году вечеринка даже больше, чем в прошлом.

Она кивнула.

— На самом деле, за последние несколько лет популяция немного возросла. Некоторые посчитали, что снова стало безопасно, и что Завеса не откроется вновь. А некоторые так очарованы тем, что случилось, что надеются, что она откроется.

Ее голос стал тише, и я повернулась к ней, обнаружив, что ее взгляд прикован к стенам Острова Дьявола, видневшегося на другом конце улицы Бурбон, в небе над ним светилась электрическая сетка, которая закрывала район и не давала Пара сбежать.

— Ты никогда не задумывалась, каково там? — спросила она.

Я задумывалась, и мне не нравится то, что я себе воображала. Несколько тысяч Пара и Восприимчивых, запертых для нашей защиты, и потому что правительство не знало, что еще с ними можно сделать. В конце концов, Завесу мы закрыли. Это сделало их военнопленными из мира, к которому мы больше не имеем доступа.

Это заставило меня подумать о неприятных вещах. Я не была плохой, но Сдерживающие все равно забросили бы меня на Остров Дьявола. Если я не была плохой, то как насчет других Восприимчивых, запертых там?

— Я стараюсь не думать об этом, — ответила я честно.

— Это та еще проблема. Но блин, как бы я хотела попасть туда. Можешь себе представить, как изменился их словарный запас? Возможно, Паранормальные создали совершенно новый язык, просто, чтобы объяснить, что они пережили.

Наверное, она была права, и я могла признать, что это было любопытно. Но мне по-прежнему не был нужен Остров Дьявола, и я не хотела туда попасть. Особенно, учитывая возможность того, что обратно меня не выпустят.

Пока Таджи смотрела парад, пританцовывая под музыку, я оглядывала улицу. На углу был бывший магазинчик дайкири. В нем отсутствовала стена, но агент Сдерживающих, который в данный момент не был при исполнении, мужчина, которого я раньше видела в магазине, стоял за баром и наливал красную жидкость в пластиковые кружки. Наверное, это была его собственная версия Напитка, возможность немного подзаработать. И я не могла его за это винить.

Куча его коллег Сдерживающих в униформе с дорожки подозрительно переводили взгляд с парада на клиентов магазина.

Большинство агентов, работающих в Квартале, воевало. Они видели ужасы и трагедии войны. Остальные либо пришли из мест за Зоной, либо были слишком молоды, чтобы помнить битвы. Они пропустили сражения, ранения, сладко-горький запах смерти и битвы. Может быть, в их глазах было такое рвение из-за того, что они не видели всех ужасов. Они научились ненавидеть Пара и жаждали собственного шанса сразиться с магией.

Я отвернулась, меня как обычно разрывало то, кем я была и то, кем сделала меня магия, я позволила себе оглядеть остальных развлекающихся. Парочку, чья бледная кожа блестела от пота, чьи глаза были наполнены любовью, которая жадно пила из пластиковых стаканчиков. Друзей, сидевших в ряд на обочине в пропитанных потом рубашках, весело улыбавшихся. Мужчину, который стоял один, скрестив руки на груди, и наблюдал за праздником.

Он был высокий, с развитой мускулатурой, на нем были джинсы и рубашка с короткими рукавами, облегавшая мускулистые руки и грудь. У него были короткие темные волосы, ярко голубые глаза, тонкие брови, прямой острый нос. Он моргал длинными темными ресницами, которые казались полумесяцами на его загорелой коже.