— Ты прав. На этот ствол лицензии нет, и это инструмент, которым пользуются убийцы, — признался он без видимого раскаяния. — Я прихватил его с собой на тот случай, если нам придется кого-то прикончить.

Чувство юмора у этого «охотника» ничуть не изменилось.

Кровопролитие, преступление, убийства — все это для него до сих пор служило предметом зубоскальства.

— А не прихватил ли ты несколько пулеметов? — саркастически поинтересовался Уиллистон.

— Парочка есть. Но я оставил их в отеле. Да не нервничай ты так, Энди, — успокоил его бывший товарищ по оружию. — Я прихватил пулеметы просто потому, что подумал: а вдруг они нам понадобятся. Я же не знал, что у тебя на уме.

Об этом человеке можно было написать целый учебник, сделал вывод профессор психологии.

— Если следовать твоей логике, — продолжал вслух Уиллистон, — ты прихватил пулеметы, решив, что, может быть, нам придется кого-то расстрелять из пулемета. Для этого и пистолет с глушителем?

Карстерс кивнул. Ему это все казалось очень логичным, — и чего этот худой моложавый вермонтец так кипятится? В старые добрые — времена вид огнестрельного оружия не вызывал у Энди Уиллистона такого отвращения. Второй наиболее выгодный жених Соединенных Штатов уже собрался было поделиться с приятелем этим соображением, как вдруг оба услышали шум.

Кто-то приближался к сараю.

— Девятнадцать ноль-ноль — секунда в секунду, — объявил профессор, взглянув на циферблат своих часов. Карстерс не ответил и вытащил «магнум» калибра 0,357; тяжелый пистолет блеснул в его руке, точно появившийся из рукава фокусника бокал с шампанским.

Это, должно быть, Сэмми Гилман. Он всегда был предельно пунктуальным, всегда действовал строго по графику — с точностью до секунды. На него всегда можно было положиться там, где требовались логика и математически точный расчет.

— Возьми на прицел дверь, только не стреляй, — тихо приказал Уиллистон, гася фонарь. — Если это не Сэмми и не Тони, вышиби из него дух. Дай ему по мозгам. И все.

Миллионер улыбнулся во тьме тому, как быстро Уиллистон снова обрел себя в роли командира — словно растаял груз прошедших лет, и он стал таким же, как в доброе старое время, когда они впятером днем и ночью ускользали от погони. А все дело было просто в том, что в любой критической ситуации этот вермонтец инстинктивно становился лидером, благодаря своей природной сообразительности, уверенности и хитрости. Это был истинный дар — такой же, как умение Карстерса обращаться со стрелковым оружием и женщинами.

С легким скрипом дверь открылась, впуская в сарай сноп догорающих сумерек и — Сэмюэля Мордекая Гилмана. Уиллистон плотно затворил дверь, зажег фонарь — и трое торжественно пожали друг другу руки. Было похоже, что каждого из троих одинаково удивил тот очевидный факт, что другие двое еще живы. Если верить статистике, основанной на данных страховых компаний, они должны были умереть очень давно и отдавали себе в этом отчет. Никто из них не знал, чем занимались все эти годы остальные, так что несколько минут они уделили коротким интервью. Профессор психологии выжидательно смотрел на обоих, гадая, кто же станет первым задавать вопросы.

Конечно, не невозмутимый П. Т. Карстерс.

— Эта… телеграмма… Что случилось? — спросил наконец Гилман.

— Я бы не хотел повторять дважды, — сказал Уиллистон, — так что давайте дождемся Тони.

— Долго ждать не придется! — раздался громкий возглас из мрака со стороны сеновала за их спинами.

Все трое резко обернулись и увидели каскадера, спрыгнувшего на пол с изяществом акробата.

— Я тут торчу уже час, — признался Арболино. — Залез сзади через крышу, чтобы проверить, все ли чисто… На всякий случай. На тот случай, если телеграмму послал не Энди.

Улыбки, рукопожатия, восхищенные взгляды, теплые приветствия — все по новой.

— Ну, теперь, когда и наш партизан здесь, остается подождать коротышку, — сказал Гилман, но Уиллистон покачал головой.

— Эдди не приедет. Он мертв. — И профессор добавил печальным голосом: — Кто-то подложил в его машину бомбу на прошлой неделе.

Глаза коллекционера оружия засверкали.

Так, ну точно, все начинается опять.

— Кто это сделал? — тихо спросил Карстерс.

— Не знаю — пока.

— Где? — спросил Гилман.

— В Парадайз-сити, на границе между Джорджией и Флоридой.

— Почему?

— Мне не сообщили.

— Может, надо спросить? — предложил Арболино. В его голосе лязгнула закаленная сталь.

Профессор кивнул.

— Именно об этом я и подумал, — ответил он. — Вот почему я вас сюда вызвал. — Он закурил очередную сигарету, не зная еще, что же ему делать, если они вдруг откажутся.

— Никто из нас не дожил бы до сегодняшнего дня, если бы не Эдди Барринджер, — мрачно начал Уиллистон. — Мы были отчаянными ребятами в 1943 году. «Джеды» Управления стратегических операций, которых забрасывали в оккупированную Францию для организации групп «маки» и ведения партизанской войны. Мы взрывали мосты, подкладывали мины под броневики, пускали под откос военные составы — нам даже удалось однажды грабануть бронемашину, в которой везли денежное довольствие солдатам вермахта. Задолго до высадки в Нормандии мы навели во Франции большой шухер, но вдруг случился прокол, и нацисты схватили Эдди. Сорок семь часов он держался. Его били, загоняли иголки под ногти, рвали клещами мясо, пытали электротоком и водой. Сорок семь часов нескончаемых пыток. Но он не сломался. Он не сказал, где мы прячемся.

Уиллистону не надо был досказывать до конца эту ужасную повесть. Они еще не забыли, как проскочили немецкий контрольно-пропускной пункт, спрятавшись в санитарном фургоне, как ворвались в полицейский участок, уложили восьмерых — или их было девять? — гестаповцев и вынесли изувеченного Эдди Барринджера. Через месяц Карстерс убил информатора, который выдал Барринджера, а два месяца спустя войска союзников высадились в Нормандии. Только в сентябре Эдди Барринджера доставили на родину, но лучшие армейские врачи не смогли вернуть ему левый глаз, зубы и пальцы ног. А потом война кончилась и они перестали быть «джедбургами» — это было кодовое название группы Управления стратегических операций, забрасываемых в оккупированную гитлеровцами Европу. Вскоре и само Управление стратегических операций было поглощено армейской разведкой и государственным департаментом — и «джеды» разбрелись по всей стране, вернувшись к своим гражданским профессиям. Но эти «джеды» остались живы только потому, что один из них выдержал сорок семь часов нечеловеческих страданий.

Они все были в долгу перед Эдом Барринджером, в долгу, который невозможно даже выразить простыми словами. Но четверо мужчин, собравшихся в этом заброшенном сарае, в словах не нуждались.

Их долг должен быть оплачен.

Профессор молча изучал выражение лиц товарищей и ждал.

— Парадайз-сити — мафиозный город, — громко объявил человек из Лас-Вегаса.

— Верно… Верно. Сенатский комитет по борьбе с организованной преступностью пару лет назад устроил там большой шмон, — вспомнил каскадер. — Газеты тогда много об этом писали.

Уиллистон кивнул.

— Эдди работал в утренней газете Парадайз-сити, — сказал он. — И, возможно, ребятам из местной мафии не нравились его статьи.

Карстерс уже улыбался. Он понял, как будут развиваться события дальше.

Но как к этому отнесутся остальные?

— Мы ведь не члены сенатской комиссии, не сотрудники ФБР и не газетные магнаты, — продолжал сурово профессор. — Впрочем, если бы даже мы и были ими, большого проку от этого ждать бы не пришлось, потому что язвы Парадайз-сити выставлялись на всеобщее обозрение чаще, чем бюст Урсулы Андрес — и с куда меньшим успехом.

Непомерный долг коротышке тяжким камнем лежал у него на душе уже долгие годы, и теперь этот камень превратился в острозубого грызуна, питающегося его чувством вины и жаждой мести. Он говорил, нервно шагая взад-вперед, но все еще не отваживаясь им сказать самое главное.

— Не тяни, Энди, к чему ты клонишь? — спросил Гилман.

— Мы можем сделать только то, что умеем, — ответил Уиллистон, и светловолосый миллионер поднял вверх два разведенных пальца левой руки — символ победы.

— Да говори уж прямо, как есть, профессор, — посоветовал ему Карстерс.