— Ты, как видно, погуляла, Катя, а я еще не успел пообедать, — пожаловался Терентий Федорович, снимая китель вялыми руками.

— Так тебе и надо, — безжалостно попрекнула Екатерина Карповна, ставя на стол тарелку и бутылку с водкой. — Все о людях беспокоишься, а о семье и мысли пет. — Она проворно уставила стол всякой снедью и пошла к кровати, круглая, низенькая, с вздернутым носом. — Я сыта и очень устала, ты ешь один.

Терентий Федорович налил полный стакан водки, вы пил залпом и принялся за еду. Переругиваться с женой не хотелось, за день произошло достаточно неприятностей, и от них сосало под ложечкой.

С улицы доносилась песня, в мужские голоса вплетались женские, видимо, шла большая и дружная компания. Перед самым окном хрипловатый тенор затянул:

Хор подхватил веселую песню, и послышался перестук каблуков и звонкое: эх, эх, эх!

Терентий Федорович подмигнул жене и потянулся было за стаканом, но подумал и отставил его подальше. Горячительная жидкость отодвигала в сторону накопившиеся неприятности, Копытовым овладело добродушное настроение, как после баньки. С хрустом раскусывая бараньи косточки, посапывав и причмокивая, он щурился, лысина его покрылась крапинками пота и блестела. После многих часов, проведенных в служебном кабинете, уютная квартира, сытный обед всегда клонили его ко сну.

— Вон как люди гуляют, — позавидовала Екатерина Карповна и с порывистостью отвернулась к стене. Терентий Федорович знал, что на сердце у жены не такая уж большая обида, какую она старается показать. Екатерина Карповна ходила на демонстрацию, побывала в гостях, вдоволь навеселилась. Чем она могла быть еще недовольна?! Но Екатерина Карповна ни с того ни с сего вдруг глухо добавила:- Может быть, и ты с кем-нибудь гулял, откуда я знаю.

На эти слова жены Терентий Федорович не обратил внимания, ему решительно не хотелось ввязываться в ссору, и он только грустно улыбнулся.

— Не сердись, Катя. Погуляем и мы в другой день, закатим пир на весь мир. Ты же была когда-то голосистая.

В комнату вошел Виктор. Рубашка на нем была помята, белые брюки в зеленых пятнах. Терентий Федорович посмотрел на сына с прищуром, отложил в сторону вилку.

— Подойди-ка сюда, Витек, — позвал он.

— Ну, чего еще? — пробурчал Виктор, но подошел к столу и нехотя сел на стул.

— Где это ты так долго шляешься? — спросил отец так строго, что с кровати тотчас отозвалась жена:

— Зачем еще к нему пристаешь? Не гуляешь сам и другим не даешь. Дай ребенку отдохнуть.

— Я не о том, — отмахнулся Терентий Федорович, не взглянув на жену. — По какому случаю тебя приводили в отделение? — подступил он к сыну.

— Ерунда! — хрипло отозвался Виктор. — Какие-то ребята подрались в пивной и разбежались, а мен amp;apos;Л участковый, растяпа, забрал, потому что я стоял на месте.

— Так ли?

— Иначе быть не может. Я пойду спать. — Виктор поднялся и, покачиваясь, ушел в другую комнату.

— Да… — неопределенно протянул Терентий Федорович, опуская отяжелевшую голову к столу.

Еще один разговор с женой Чурикова не внес никакой ясности. Шофер был тихим человеком: водку не пил, за прежнюю работу в автобазе имел несколько благодарностей, семьянином был отличным, ни с кем никогда не скандалил. Разговор с Чуриковой взволновал Вязова, вызвал к женщине сочувствие. Кто-то одним ударом разрушил счастливую семью, вырвал человека из жизни. Конечно, Вязову, работнику милиции, не всегда можно верить жалобам и слезам, но на этот раз у него не оставалось сомнений, что семья была хорошая.

Идя тихо по тротуару, Вязов вспомнил гроб с телом шофера, бледное с покрасневшими от слез глазами лицо несчастной женщины, жмущихся к ее подолу двух испуганных маленьких девочек, и подумал о том, что вот он, лейтенант милиции, в какой-то степени виноват в их несчастье.

Город блестел светлыми и, казалось, горячими пятнами солнца, освеженные за ночь деревья трепетали, словно отряхивались после ночного купания.

Вязов заторопился, ему надо было успеть встретить на улице приемного сына Стариновых. Определенного ничего не было, приходилось пользоваться мелкими фактами, процеживать, как он мысленно выражался, светлую воду и следить — не осядет ли где крупинка. Вязов почти дошел до угла, когда из ворот с пачкой книг под мышкой вышел Костя.

— Здравствуй, Костя, — окликнул Вязов.

Костя оглянулся и замедлил шаг. Они были знакомы. Несколько дней назад их познакомил на улице Виктор, который потом рассказывал приятелю: «Папа хвалит его, называет чуть ли не Шерлоком Холмсом. И, говорит, веселый до упаду».

— Здравствуйте, — ответил Костя.

— К экзаменам готов? — для начала спросил Вязов.

— К экзаменам? — переспросил Костя и посмотрел куда-то в сторону. — Никогда нельзя сказать, готов ты или нет.

— Это верно, — согласился Вязов и с первых же слов сделал заключение, что паренек не глуп. Тогда он решил не терять времени и спросил напрямик:-А зачем ты вчера подрался?

Чуть заметное движение выдало Костино желание взглянуть на лейтенанта, но он упрямо опять отвел глаза в сторону. «Неужели Виктор рассказал о драке?»- мелькнуло у него в голове, но он тут же отбросил эту мысль и ответил твердо:

— Я не дрался.

— А Виктор?

— Тоже.

— Кто же дрался?

— Какие-то ребята, — равнодушно сказал Костя- Вязов помолчал, разглядывая ветхую рубашку, много раз заштопанные полотняные брюки паренька. Можно было прекратить этот допрос на ходу, но не ясна была одна мелочь: почему Виктор остался на месте, а Костя из пивной убежал? По всему было видно, что Костя не из трусливых ребят.

— А кто это в соломенной шляпе зашел после драки в пивную и разговаривал с вами?.- спросил Вязов, придавая голосу оттенок не особенной заинтересованности, и тут же заметил, как щеки мальчика порозовели.

Костя переложил книги из одной руки в другую и пошел еще медленнее, мысленно ругая себя за то, что начал разговор с обмана. Виктор дрался, и надо было так и сказать. Кого он защищает? Алексея?.. Пусть выкручивается. От этого лейтенанта, если уж сам майор его называет Шерлоком Холмсом, все равно ничего не скроешь.

— Это был мой брат, — сказал он смело и поднял голову.

— Посидим немножко? У тебя время есть? — спросил Вязов.

— Ладно, — согласился Костя, и они повернули к маленькому скверу, в котором под деревьями стояли скамейки. Выбрав одну из них возле клумбы, в тени, они сели и чуточку помолчали, оглядывая деревья и вдыхая лесной, пахнущий мокрой травой и горьковатой корой тополей, воздух.

— Как учишься? — спросил Вязов для того, чтобы снова начать разговор.

— Ничего, — стереотипно ответил Костя.

— Пятерки-то есть?

— У меня, кроме пятерок, отметок нет, — с гордостью сказал Костя.

— А живешь как? Я что-то не пойму твоих родителей, — заметил Вязов, ласково взглянув на паренька.

Костя встретил взгляд лейтенанта и вспомнил отца: у него были такие же черные и смелые глаза и вокруг них вот так же паутинками расходились морщинки. Прижимая к коленям вспотевшими ладонями книги, Костя ответил тихо и грустно:

— Я их и сам не понимаю. — И неожиданно признался:- Уходить я от них хочу.

— Что так? — искренне удивился Вязов и попросил сочувственно:-Расскажи о себе.

Ни с кем и никогда не разговаривал Костя так откровенно, как на этот раз с Вязовым. Даже Вере рассказывал меньше. Видно, мягкое, еще детское, сердце его почуяло, что он нашел внимательного, чуткого человека, с которым можно посоветоваться, и раскрылся доверчиво, просто. Рассказал он о жизни в деревне, об эвакуации, о гибели матери и о том, как попал к Стариновым.

С возмущением говорил он о брате Алексее и о слепой тетке Марии.

— Живут они скрытно, как воры, — сказал Костя, — и я до сих пор не знаю, откуда они, есть ли у них родные. Живут грязно, даже белье месяцами не стирают.