Девушка двигалась быстро и какой-то детской танцующей походкой. При этом, в такт этой жизнеутверждающей мелодии юности, красиво подскакивали и пересыпались слегка курчавые густые золотистые волосы, соблазнительно перекатывались под тоненькой полупрозрачной кофточкой упругие, «непомерно» большие на столь хрупком стебельке, девичьи груди и умопомрачительно покачивалась, подпоясанная осиной талией, аккуратная кругленькая попка.

Основательно усевшись в тени под деревом, Злата открыла бежевую, под цвет ее брючного костюма, кожаную сумочку, сунула поглубже, всегда норовящий вывалиться, мобильный телефон и достала, с трепетным чувством и некой долей разочарования, заветную отцовскую тетрадь, подтверждающую ее вступление в таинственную родовую наследственную должность целителя-знахаря, хранителя «Дари».

Не так представляла себе Злата свое посвящение в «Дари». Но вместо таинственного ночного мистического ритуала где-нибудь в глубине лесов или гор, ее отец бывший целитель «Дари» и хранитель дара вспомнил о передаче своих полномочий (то ли специально, то ли понарошку) уже в самый последний момент около трапа самолета и сунул ей в руки эту тетрадь-­наставления, а сам с молодой женой радостно укатил в иммиграцию за океан.

Тетрадь была обычной общей, ученической и, вместо каких-то магических знаков, Злата Стороженко увидела с детства знакомый задиристый, с наскакивающими друг на друга буквами, размашистый почерк отца.

Слова были простые и понятные, но смысл их вызвал у девушки сначала заинтересованное удивление, а затем и радостный восторг.

Тайные ее детские подглядки, смутные девичьи догадки, дедушкины недомолвки и богуславские легенды и небылицы, как отдельные фрагменты, замысловатой мозаики, наконец-то, сложились в одно целое.

История их старинного села Богуславка и не менее древнего рода Стороженков открыла Злате часть своих тайн.

А места в Пригорье, где у подножия не высоких, но скалистых гор, извиваясь серпантином и, далеко отстоя друг от друга, расположились дома села Богуславка и вправду удивительны и таинственны, как и сам дар врачевания семьи Стороженко. Край был воистину благодатно-чарующим и волнующе- таинственным, но словно какое-то табу царило над ним. Бывало спросишь у кого-нибудь из местных: «Правду, что Стороженко все лечат?» «Та лечат»,- нехотя ответит тот. «А правда, что у вас здесь над горами иногда НПО летают?» «Та, летают», - все с той же неохотой ответит ваш собеседник и, зевнув, отвернется. Какая-то всеобщая апатия и это при том, что чудес в Пригорье в районе села Богуславка, как говорят у нас на Украине, «хоть грэблю гаты».

Взять, к примеру, хотя бы, таинственные «окна», прозванные так местными, три небольших овальных озерца. В озерцах никогда не водилась и не заводилась никакая живность и, если в них кинуть какой-нибудь предмет, то он обязательно через некоторое время оказывался на берегу. Еще до коллективизации, местные пастухи, связав воедино больше двух десятков привязей для телят, пытались измерить глубину «окон», но привязанный к концу этой необычно длинной веревки камень, так и не достиг дна ни в одном из них. Во время зимнего наступления наших войск, в декабре сорок четвертого, наша тридцать четверка из-за дыма пожарищ вскочила в одно из никогда незамерзающих «окон», но тут же была выброшена оттуда такой гигантской неведомой силой, что у танка, успевшего с башней уйти под воду, даже двигатель не заглох.

Дом Стороженков был расположен на самом краю села, как раз напротив пресловутых «окон», и Злата по вечерам, сидя у дома на скамеечке и поджидая деда Тимоху из его ежедневных странствий, часто, если дед задерживался и успевали зажечься звезды, видела мерцающие отблески таинственных огней, полыхающих в темных глубинах.

Но тогда, с удивлением отметила сейчас Злата, ни тайны «окон»-озер, ни не менее таинственная неприступная долина (единственный проход в которую своим подворьем как раз и закрывал дом Стороженков ), не привлекли ее внимание, хотя привычка совать свой нос во все, а особенно туда, куда тебя не просят, сохранилась у нее, если честно сказать, и до сих пор. А может это был страх навеянный о долине легендой, которая передавалась жителями Богуславки из поколения в поколение. Рассказывали, что если какой-то храбрец отважится спуститься в долину Одичавшего Отшельника (так таинственную долину прозвали местные жители), да еще и решиться, при этом, окунуть хотя бы палец в мертвую воду озера Безумства, которое находиться в самом центре проклятой долины, то он тут же немедленно сойдет с ума и уже никогда не сможет найти выхода из долины (едва заметную узкую тропу). И будет он так бродить до самой своей голодной смерти ибо все ягоды и травы в долине ядовиты, а вода в озере отравленная и поэтому ни рыбы, ни даже вездесущие жабы не мечат там свою икру.

Злата часто в детстве бывала почти у самого входа в таинственное ущелье, ведь тропа в долину начиналась здесь почти рядом с дикой грушей, где с дедом Тимохой ( а потом и сама, когда дед умер), любили они пересиживать полуденный летний зной, но тогда ей даже в голову никогда не приходило спуститься в долину Одичавшего Отшельника.

Своего деда Тимофея Марковича Злата всегда жалела, очень любила и еще немножко побаивалась. Жалела, зная историю смерти бабушки Ксении. Случилось это в сороковом, за год до начала войны. Тогда еще крепкий, как дуб, и уважаемый всеми односельчанами, Тимофей Маркович Стороженко, тайный знахарь «Дари», к которому в случае надобности тайком бегала вся деревня, работал в колхозный бригаде лесорубов, подготавливая к сплаву древесину далеко в горах.

И вот однажды, после изнурительно-тяжелого дня, ночью, ему привиделось, что завтра его жена Ксюша погибнет: ее убьет утром на колхозном току неожиданно лопнувшим приводным ремнем.

Всю ночь Тимофей Маркович карабкаясь по горам, раздирая об острые камни руки, пробираясь через непроходимые заросли дикой малины и терновника, исхлеставши ветками в кровь все лицо, бежал и бежал напрямик в родное село. И успел вбежать в свое подворье буквально за минуту до ухода жены на работу, но неожиданно поскользнулся на росяной траве, головой ударился об угол дома и так, ни кем незамеченный, пролежал без сознания почти два часа.

Ксюшу убило при первом же запуске веялки. Все случилось так как и привиделось ее мужу.

Сознание к Тимофею Марковичу так никогда больше и не вернулось, ибо со смертью Ксюши кончилась и его, Тимофея, жизнь: остались одни поминки, которые он ежедневно справлял до самой своей смерти, которую ему пришлось ждать долгих пятьдесят лет. И все эти годы, односельчане, завидев деда Тимоху, теперь разбегались от него, как черт от ладана. И все из-­за вещаний, которые начинались из него сыпаться, как картошка из прохудившегося мешка, если «заправка» подходила к отметке «полный бак». Хотя многое, о чем он вешал, больше напоминало теперь центурии Нострадамуса, но, иногда, все же послание имело точный «адрес» и попадало в нужный «почтовый ящик» и тогда у получателя «ехала крыша».

Злате же дед неизменно предрекал одну и ту же судьбу: «Божья невеста», - коротко говаривал он и, ничего больше не объясняя, тыкал в одну и ту же точку неба, независимо от того, велась их беседа днем, при ярком солнышке, или вечером, при мерцании звезд. Правда, вечером, он еще добавлял: «Вон, смотри, суженый твой, ряженый, несется к тебе на огненном коне с большим длиннющим хвостом и указывал на маленькую, едва видимую звездочку.

Когда Злата была маленькой, она всегда чуть-чуть страшилась этих слов, но, повзрослев, напускно сердилась и безумно хохоча горячо возражала: «Нет, не пойду я в монашки! Ни за что не пойду!» Но, взглянув на звездочку, куда указывал трясущийся перст деда, всегда ощущала легкий толчок в своем сердце.

Любила же Злата дедушку Тимофея за то, что при кажущейся всей его отрешенности от мира сего, вникал он всегда во все ее радости и горести и был всегда на ее стороне, чтобы она не сделала, как бы не набедокурила.