китом. И помните: дружба Елизаветы возвысит вас не меньше, чем возвысил

бы ее выбор.

Я поцеловал протянутую мне руку с видом крайней угнетенности. На деле

же с души моей свалился тяжелый камень. Я сделал вид, что восхищаюсь ее

силою духа, повергшей меня в отчаяние, и безмерно польстил тщеславию,

заменявшему ей подлинные чувства. Меня поразило, однако, требование дать

ей торжественное обещание не жениться без ее согласия: я счел это

требование себялюбивым и деспотическим, несовместимым с нежностью сердца.

Весь двор узнал, что я утратил свои надежды, не утратив влияния. Верная

своему слову, королева оказывала мне постоянное и явное предпочтение

перед всеми, а для меня оно было желанно лишь потому, что делало более

лестным мое поклонение очаровательной леди Эссекс, чей чрезмерный гнев

давал мне некоторую надежду. Сохрани она вежливое безразличие, я отступил

бы, признав неудачу, но мужчина вполне может надеяться заслужить

прощение, если женщина хранит оскорбленный вид. Я делал все мыслимые уступки

ее гордости, и удовольствие, которое она находила в том, чтобы унижать

меня, постепенно включило меня в круг ее счастливого довольства.

Мне следовало бы, милые дамы, пощадить вашу девичью скромность и

избавить вас от описания предосудительной и греховной любви, но тогда было

бы невозможно продолжение моего рассказа. Было в поведении леди Эссекс

капризное легкомыслие, пробудившее ревность в ее муже, а она, с детства

приученная ко всяческому потворству своим прихотям, не выносила никаких

стеснений и ограничений и тем вернее оказалась в моей власти. Вера в то, что

я один был любим ею и сам вынудил ее избрать мужем другого, в моих

глазах облекала ее достоинством даже в падении. Краткие часы наших тайных

встреч были исполнены самой пылкой страсти. Я ревновал ее почти наравне с

мужем и готов был благословлять недоверие, все чаще побуждавшее его

удерживать ее взаперти, даже когда это касалось меня, поскольку это

начисто исключало всех остальных. Чем реже я видел ее, тем более нетерпеливо

стремился к ней; когда же ее муж получил назначение командовать войсками

в Ирландии и деспотически решил везти ее с собой, мы с ней были равны в

страсти и горе. Ничто при дворе не могло возместить мне утраты, и если бы

королева не повелела мне отправиться к войскам в Нидерланды, не знаю,

долго ли я сумел бы скрывать пустоту в моем сердце, когда исчезла та, что

заполняла его собой.

Прошло несколько лет, проведенных мною в разных странах, и я не

виделся с ней, пока безвременная кончина мужа не побудила ее переселиться в

Англию. Едва проведав об этом, я воротился домой. В обстановке печального

вдовства, которая ее окружала, добиться встречи с ней было нелегко, но я

сумел пробраться в дом переодетым. Сквозь вдовий траур красота ее сияла еще

ярче, и моя любовь невольно выдала себя пламенными речами и ласками.

Она плакала и, уклоняясь от моих объятий, уверяла меня, что в жизни своей

сожалеет единственно о несчастной привязанности, запятнавшей ее

невинность, и готова искупить ее вечным покаянием. Все мои мольбы были

тщетны. Она устремилась прочь от меня, за дверь, где, как она сказала, находился

ее брат, мистер Линерик. Тот мгновенно ворвался в комнату и потребовал

объяснить, по какому праву я пытаюсь удерживать ее. Я искренне ответил,

что делаю это по праву влюбленного. Думаю, что я сумел расположить к себе

этого молодого ирландца, добыв для него на следующий же день

значительный пост. Я без труда понял, что целью ее был брак со мною, от которого по

многим причинам, а более всего из-за обещания, данного мною королеве, я

желал уклониться. Потянулись бесконечные переговоры, вследствие которых

моя склонность к ней возросла настолько, что я предал забвению ее ошибку.

Тщеславие нередко склоняет великодушного человека простить

прегрешение, совершенное из-за него и ради него. Леди Эссекс весьма благосклонно

выслушала почетное предложение и в Гринвиче отдала мне свою руку, столь

долго и страстно желанную.

Всячески стараясь скрыть это событие от королевы, которая неуклонно

предъявляла на меня права ревнивой любовницы, хотя и отклонила это

звание, я лишь изредка навещал молодую жену, и чувство мое скорее росло,

нежели убывало. Я был истинно счастлив лишь рядом с нею, потому что в ее

отсутствие ежечасно испытывал невозможность быть счастливым без нее.

Вернемся на минуту к несчастной Матильде. В тот миг, как лорд Лейстер

назвал имя дамы, сердце подсказало мне, что это его жена. Сгущавшийся

вечерний сумрак, к счастью, не позволял разглядеть, как менялось выражение

моего лица, но подавляемое сердечное волнение взяло наконец верх над

моим мужеством, и в этом месте его рассказа я откинулась на спинку кресла —

если и не в обмороке, то почти без чувств.

Встревоженный лорд Лейстер вместе с перепуганной Эллинор стал

приводить меня в сознание. Я же, опасаясь, что полные слез глаза выдадут боль

моего сердца, сослалась на нездоровье и испросила разрешения удалиться в

свою спальню. Он принес многочисленные извинения за то, что утомил меня,

но ответить ему могла лишь Эллинор. Как только он оставил нас, я дала

волю неодолимой печали и, обняв сестру, горько заплакала. Ее слезы

великодушно смешались с моими: казалось, души наши слились воедино, не

нуждаясь в словах.

— Я понимаю тебя, моя милая сестра, — сказала она, — и пощажу твою

скромность. Но нужно мужество, чтобы выслушать весь рассказ, и ведь эта

дама не бессмертна. Побольше верь в себя и в свои надежды, моя дорогая

Матильда. Для тебя Эллинор становится предсказательницей и утверждает, что

вы рождены друг для друга.

Она не сумела развеселить меня своей шуткой. Известие тем сильнее

поразило меня, что я бог знает почему (не потому ли, что все мы охотно верим в

желаемое?) совершенно упустила из виду такую возможность, строя свои

предположения. Я провела всю ночь, расхаживая по комнате и горько

жалуясь на свою судьбу. «Он женат! — воскликнула я. — Эти бесценные сердце и

рука принадлежат другой. О милосердное Небо! Неужто я унаследовала

судьбу матери вместе с ее чертами? Неужто беззаконной страсти суждено быть

преступлением и бедствием всей моей семьи? Так пусть же страсть эта будет

похоронена в груди моей. Да! — гордо воскликнула я. — Пусть я буду

несчастна, но не подам повода к порицанию: дочь Марии будет достойна Стюартов.

Когда прославленный Лейстер вернется в мир, он вспомнит этот невинный

приют с благоговением и семья Говардов будет по-прежнему дорога его

сердцу. О, пусть благополучно возвратится он к счастливейшей из жен, я же

похороню свою юность в уединении, милом моему сердцу тем лишь, что некогда

он нашел здесь приют». Но тут чувства брали верх над разумом, и бурные

потоки слез смывали все благие решения.

Увы, я забываю, для кого пишу. Язык и мысли влюбленных, должно быть,

всегда одни и те же, и свои излияния я могу оправдать лишь тем, что нежное

сердце найдет печальное удовольствие в том, чтобы распознать свои

собственные чувства, сокрытые чужим именем.

На следующий день лорд Лейстер в обычный час возобновил свое

повествование:

— Военные действия в Нидерландах удерживали меня за границей по

полгода, а остальное время я делил между жизнью при дворе и своей женой.

Вероятно, чувство безопасности породило у меня беспечность, и посол Франции,

придворные круги которой были заинтересованы в том, чтобы лишить меня

благосклонности королевы, видя во мне главное препятствие к ее браку с

герцогом Анжуйским, с помощью неведомых мне хитростей вызнал тайну моей