высочайшие радости!

Часть II

Сообщение между нашими покоями происходило в глубочайшей

тайне от всех слуг, кроме Ле Валя и Уильямса, слугами

милорда, в чьей преданности, проверенной недавними событиями, он

был совершенно убежден. Продолжая разыгрывать фарс, на

следующий день мы были представлены лорду Лейстеру, и

очень скоро он с помощью разницы в обращении дал понять

миссис Харт и ее дочерям, что ждет по отношению к нам

известной почтительности. Он распорядился, чтобы они провели

нас по садам и парку и показали нам все, что заслуживает

внимания. По каким разнообразным и прекрасным местам они

провели нас! Это был целый мир в миниатюре. Нашим взорам явилось

изумительное озеро, в зеркале которого отражались деревья, а вокруг на тучных

пастбищах паслись овцы и олени. Лебеди и всевозможные плавающие птицы

резвились на поверхности озера, а островок посредине делали особенно

живописным полускрытые деревьями сельские домики и орудия крестьянского

труда. В том, что покойная леди Лейстер не покидала замка, не было

большой заслуги, ибо ни природа, ни искусство не могли явить ей ничего

прекраснее того, что она видела здесь. Несколько золоченых лодок и небольших

суденышек покачивались на волнах, и отражения их многоцветных вымпелов,

играя на воде, придавали зрелищу еще большее веселье и разнообразие.

Повернувшись в другую сторону, мы увидели готические башни, могучие

бастионы, гигантские статуи — всю величественную панораму замка, столь же

достойную восхищения.

Наши обязанности сводились к тому, чтобы петь для лорда Лейстера во

время обеда, но так как он часто принимал у себя вельмож и дворян, живших

по соседству, то хоры были задернуты муслиновым занавесом, скрывавшим

нас от взоров гостей. Вечерами мы иногда ловили рыбу в озере. Порой лорд

Лейстер, ради удовольствия побыть в нашем обществе, участвовал в

музицировании. Каждый день приносил с собой новые развлечения, а та

сдержанность, которую мы вынуждены были соблюдать, сохраняла даже в

супружеских отношениях деликатность и живость привязанности, часто тускнеющие в

спокойном и бестревожном существовании. Наконец печальная

необходимость заставила лорда Лейстера вернуться к королевскому двору. Он все же

не оставил при мне никого, чье положение казалось бы равным моему, но

распорядился, чтобы один месяц дом возглавляла я, а следующий — моя сестра;

таким образом остальным трудно было решить, кто пользуется его особой

благосклонностью. К тому же мы одевались одинаково с дочерьми

управляющего и так же, как они, трудились над роскошными гобеленами.

Но счастье не могло стереть из моей памяти совсем иную судьбу королевы,

подарившей нам жизнь. Она в то время находилась в заточении неподалеку от

нас. Я уже пыталась употребить в ее пользу все свое влияние на лорда

Лейстера, но безуспешно, и столь благородно-беспристрастна была его

непреклонность, что я, хотя сердце мое обливалось кровью, не могла не восхищаться ею.

«Для всякого другого человека, — говорил он мне, — пытаться освободить

несчастную Марию означало бы лишь проявить неповиновение и подвергнуть

опасности свою жизнь. И я, будь это так, возможно, не сумел бы отказать

моей Матильде, но вспомни, любовь моя, для меня это означало бы еще

предательство и самую черную неблагодарность: я уподобился бы змее, смертельно

жалящей великодушное сердце, пригревшее ее. Никогда не прибегай к голосу

добродетели, чтобы склонить меня к пороку: что для тебя — долг, для меня

было бы тяжким преступлением, и как могла бы жена верить в мою честь,

если бы я оказался способен предать милостивую повелительницу».

В ответ на это я пыталась убедить его, что единственное мое желание —

вернуть моей матери свободу, которой восемнадцать лет назад ее лишили,

неслыханно злоупотребив ее доверием. Я заверяла его, что теперь, зная, как

остры тернии, таящиеся в короне, она более не пожелает носить ее.

«Ах, дорогая моя Матильда! — восклицал он. — Как мало знаешь ты об

ужасных чувствах — зависти и мести! Позволь мне, лучше, чем ты, знающему

характер твоей матери, судить об этом. Слишком она горда, слишком

любила царствовать, чтобы безропотно простить свое заточение. Предположим

даже, что, устав от бед, которые влечет за собой корона, она сможет победить

свое справедливое негодование и искать лишь тихого пристанища для себя и

своих детей, где могла бы она мирно окончить свои дни. Этого никогда не

допустит ее родня. Честолюбие Гизов известно всем. Они использовали бы ее

имя и сотворенную с ней несправедливость, чтобы пошатнуть трон

Елизаветы, и тогда, вместо того чтобы оберегать королеву, как мне повелевает мой

долг, я имел бы несчастье видеть свою страну, раздираемую ужасной смутой,

начало которой положил бы я сам. Кто знает, моя дорогая Матильда, среди

всех этих бедствий сумел ли бы я сохранить душевное равновесие? Что, если

бы в раскаянии вспомнил бы я роковой совет, увлекший меня по ложному

пути, и тебе пришлось бы, слишком поздно, оплакивать свое счастье, принесен-

ное в жертву неверной надежде одарить счастьем мать? Не забудь, что годы

Елизаветы идут под уклон, и самим ходом жизни могут осуществиться все

твои желания. Сострадание к Марии сохранялось в народе все эти

семнадцать лет, и, случись так, что мы потеряем Елизавету, даже заточение

обернется для Марии благом, удержав ее в самом сердце страны, трон которой она

по закону наследует. Это не просто смутные предположения — пример самой

Елизаветы подтверждает такую возможность».

Что могла я противопоставить столь справедливым суждениям? Я могла

лишь вверить судьбу моей дорогой матери Тому, в чьей власти было

сокрушать могущественных и возвышать слабых.

Все письма моего супруга были полны жалоб на скуку придворной жизни,

все они дышали глубокой любовью. Он часто просил заверить его, что я

счастлива, когда же я подчинялась этой просьбе, он, по любовной прихоти, корил

меня за то, что я счастлива без него. Он желал знать о каждом часе моей

жизни, и хотя половину своего времени я проводила в писании ему писем, он

всегда жаловался на их краткость. Мне он не давал повода к упрекам: казалось,

он то и дело манкирует своими обязанностями при дворе, чтобы позабавить

меня описаниями мелких комических происшествий придворной жизни. Но

даже им не всегда удавалось развеселить меня: моя судьба не подарила мне ни

единого часа ничем не омраченного счастья. В отсутствие лорда Лейстера

случилась беда, наполнившая меня самыми мучительными опасениями.

Моя прелестная сестра, предмет моей гордости и восхищения, была в

высшей степени наделена тем дружелюбным весельем, которое сокращает

расстояние между людьми, принадлежащими к разным сословиям. По приезде в

Кенильворт она — что было естественно при такой перемене в нашей жизни —

дала еще большую волю своему веселому нраву, не предвидя, какую

опасность может тем на себя навлечь.

Лорд Лейстер, уезжая к королевскому двору, оставил управлять жизнью в

замке Уильямса, возвысив его до этой должности и в полной уверенности,

что Уильяме, знавший о нашем браке, позаботится о том, чтобы ко мне

проявлялось должное уважение. Уильяме некогда был солдатом п приобрел

властную манеру, присущую всем мелким воинским начальникам, которая

теперь вполне подходила ему в его новом положении. Должна признаться, мне

он всегда был неприятен: природа не была к нему добра, а сам он ничего не