страшусь последовать за тобой — о нет! За тебя я радостно отдам всю кровь

до последней капли, но при мысли о том, что будет предшествовать этой ми-

нуте, мне хочется в отчаянии разбить голову о камни, на которых я лежу, и

сократить свои страдания, если я не в силах избавить тебя от твоих.

— Призови на помощь свою стойкость, свой разум, свою религию, —

ответила я голосом более твердым, чем прежде (чувство, в котором смешались

все эти качества, постепенно овладевало мною). — Смею ли я обвинять

Всемогущего в несправедливости? Разве может Тот, кто первым дал невинности

беспомощного дитяти священный приют в этих стенах, пожелать, чтобы они

стали гробницей этой невинности? Тени тех, кто взрастил меня, поднимутся

на защиту и спасут меня от бесчестья.

— Увы, любовь моя, — отозвался он со скорбным вздохом. — Эти

призрачные надежды могут лишь успокоить на время, до той горестной минуты,

которой ничем не отвратить. Вспомни: даже в более счастливые времена ты не

ждала ничего хорошего от этого злодея. Сейчас ли ожидать, что он

переменится? Жажда мести и нужда выжгли в его душе все человеческое. Но как,

как мог я забыть, что ему известна тайна Убежища? Как решился войти сюда

столь неосмотрительно? Но недальновидный человек, занятый лишь тем,

чтобы расставить сети для других, вдруг сам оказывается в сетях и становится

легкой добычей бесчестного негодяя. Мало того, что он возглавил шайку

фальшивомонетчиков, о чем говорят их инструменты и приспособления, —

его дерзкий нрав побуждает его к грабежу и душегубству. И даже сейчас он

ищет новые жертвы, хотя в его власти оказались, без всяких усилий с его

стороны, те, кого сам бы он выбрал из всего рода человеческого.

— Нам ли роптать, что Небеса оставили нас, — вновь заговорила я, — если

они дают нам несколько мгновений побыть вместе? О Лейстер, ты до сих пор

знал меня лишь нежной, робкой и боязливой. Увы, до этой минуты я и сама

не подозревала, сколько силы в моей душе. Исполненная отвращения и ужаса

перед позором и бесчестием, я чувствую, как во мне пробуждается

решимость отчаяния. И если твоя душа близка моей, она понимает меня.

Исполнись римской доблестью и спаси свою жену, свою безупречную жену от

ужасного надругательства.

— Мысль о нем так мучительна мне, — воскликнул лорд Лейстер, — что,

будь эти руки свободны, я, может быть...

— Мои руки тоже, — отозвалась я, — как они ни слабы, связаны, но я верю:

отчаяние даст мне силы освободить их.

Яростными усилиями я наконец разорвала тонкий кожаный шнурок,

который разбойники сочли достаточным для меня в моем немощном положении,

и, ободренная успехом, я принялась за путы, связывавшие лорда Лейстера. В

миг, когда я их развязала, силы почти вернулись ко мне. Лейстер же, как

только руки его оказались свободными, с любовью прижал меня к груди,

вздымающейся от рыданий. Я изо всех сил боролась с печальной нежностью,

разрывавшей мне сердце.

— О! Не думай более о любви! — вскричала я в героическом порыве. — Она

уступила место смерти... хуже чем смерти... лишь вообрази, что слышишь,

как вновь открывается эта дверь!

— Но как могу я своими руками, которыми поклялся всегда защищать

тебя, как могу я лишить тебя жизни, твоей драгоценной жизни? — простонал

он. — Как погублю я ангельский образ, который даже в этом беспросветном

ужасе озаряет светом мою душу? А наше дорогое, еще не рожденное дитя,

ради которого мы страдали с радостью! Могу ли, могу ли я уничтожить его?!

— Подумай, подумай, жизнь моя, — отвечала я. — Быть может, это

последняя минута, что нам осталась. Если бы эти негодяи оставили у меня в руках

хоть какое-нибудь орудие смерти, разве просила бы я смерти от твоей руки?

Задуши меня сейчас, пока темнота способствует нам. Твоя жена требует от

тебя этого высшего доказательства любви и мужества и будет достойна их. Ни

стона, ни сопротивления не встретишь ты, и сердце мое вернется безгрешным

во прах, из которого вышло, преданное лишь обожаемому мужу, двойной

образ которого оно хранит.

— О несравненная женщина! — вскричал он, орошая мои щеки слезами

благородного страдания. — Это невозможно, невозможно! Руки мои ослабели,

как у беспомощного младенца. Твоя внезапная стойкость затмила мою.

Твердость духа во мне сменилась женской слабостью. О Ты, что послал мне этого

ангела, неужели предоставишь Ты ее столь жестокой участи, а меня —

отчаянию?

Удар грома, сотрясший руины, был, казалось, укором за его дерзость.

Молнии мертвенным светом озаряли нашу темницу, проникая сквозь

многочисленные трещины в старых камнях. При каждой ослепительной вспышке я

благоговейно вглядывалась в бледное лицо моего супруга, как вдруг,

обернувшись, я издала крик, которого испугалась сама. Задыхаясь, сияя восторгом,

но все еще не в силах произнести ни слова, я пала на колени перед супругом

и, схватив его за руки, то прижимала их к груди, то воздевала их, вместе с

моими, к небесам.

— Что с моей любимой? — воскликнул он, пораженный и взволнованный

не менее, чем я. — Быть может, Провидение милосердно лишило ее рассудка?

— Ах, нет, сам Господь просветил его, — наконец с трудом вымолвила я. —

Есть ли такая темница, которую найдет человек и которую не сможет найти

Всемогущий? Ты, верно, забыл, любовь моя, как часто слышал о

единственном подземном ходе, соединяющем Убежище с Аббатством. Он был наглухо

закрыт после смерти миссис Марлоу и более не открывался, и этому

ужасному злодею о нем ничего не известно. Дверь находится в этой мрачной

темнице. У нас под ногами — единственное место в мире, где можем мы скрыться

от разбойников. В углу направо, под поленьями, давно наваленными там, ты

найдешь потайной люк, и если только у тебя достанет сил поднять крышку,

то крепкий засов с той стороны удержит его закрытым, по крайней мере,

пока мы доберемся до Аббатства. О Ты, — продолжала я, молитвенно возводя

взор, — единственный, кто может оборонить нас, посылай эти молнии — они

для нас желаннее самого солнца.

Всецело занятые мыслью о ближайшей опасности, лишь спустившись в

подземелье и заперев на засов благословенную дверь, отделившую нас от зло-

деев, вспомнили мы о том, что может ожидать нас в Аббатстве. Понимая, что

лишь безмерно богатый человек может занимать столь роскошное жилище,

мы тщетно пытались представить себе нынешнего владельца. Однако,

полагая, что даже злейший наш враг рад будет выручить нас из беды, так близко

подступившей к нему самому, мы решились презреть все остальные опасения.

Комната домоправительницы, в которую приводил подземный ход, была

безлюдна, но сдвинутая с мест мебель и некоторые другие признаки указывали

на близкое присутствие людей. Я горячо восславила Того, кто позволил мне

снова увидеть мягкий лунный свет, разлитый повсюду после грозы. Все еще

сжимая в руках стержень засова, закрывавшего вход в Аббатство, который

оказался единственным доступным оружием, лорд Лейстер продвигался

вслед моим робким шагам. Сами собой ноги привели меня к покоям миссис

Марлоу — ах, чего бы я не отдала за то, чтобы найти ее там! Я остановилась у

двери приемного покоя, и сердце мое тоскливо сжалось: я знала, что надо

безотлагательно поднять тревогу и призвать вооружиться всех обитателей дома,

но понимала также, что мы вначале испугаем их, появившись словно

существа из иного мира, а затем — сообщив, что наш побег навлекает опасность и на

них, при этом мы даже не ведали, перед кем сейчас предстанем, — все это

вполне могло вселить трепет и в более твердое сердце. Поглощенная этими

мыслями, я почти не услышала звука, который заставил лорда Лейстера