Так было не раз. Но в один из студенческих вечеров молодая хозяйка не могла, как прежде, управлять застольем. Она ждала первенца и, приустав, полулежала на постели, а лишь время от времени поднималась и потихоньку напевала свою любимую:

В тот вечер русоволосый студент ей не подпевал. Он молчал даже тогда, когда товарищи говорили о боях гражданской войны. Он встал и прошел к вешалке, где висела его длиннополая шинель, и вскоре вернулся с толстой тетрадкой в руке. Смущенно улыбнувшись, сказал:

— Вот что, други, я, грешным делом, понемножку перевожу бумагу. Пишу, одним словом. И хочется кое-что вам почитать. Потерпите?

— Давай, Саша, послушаем, — ответил Борис. — Давно ждем, когда ты раскроешь свои тайные труды.

И хриплым от волнения голосом голубоглазый гость начал читать… Леопольд знает имя этого студента, ставшего замечательным советским писателем: Александр Александрович Фадеев. Вскоре после чтения на Старомонетном вышли в свет его первые повести и рассказы. Что же читал тогда друзьям Александр Фадеев? Мама хорошо помнит, что слушателей захватили правдивые, яркие сцены революции и гражданской войны, она убеждена, что читались страницы из романа «Разгром». Трудно сказать утвердительно. Судя по времени, скорее, это были главы из ранних произведений писателя. Но Леопольду, так же, как маме, хочется думать, что молодой Фадеев знакомил студентов с Метелицей, Морозной и другими героями «Разгрома». Леопольд горячо полюбил этот роман, перечитывал его, пересказывал школьным товарищам, а когда в театре Ленсовета на Ордынке поставили инсценировку романа, то первым из класса посмотрел ее. Особенно понравился Некрасову Метелица, бесстрашный и ловкий партизанский разведчик. И еще Леопольд цепко, навсегда ухватил слова партизанского командира, которыми заканчивалась книга, и нередко повторял их, ободряя товарищей и самого себя при неудачах: «Надо было жить и выполнять свои обязанности».

…Некрасов постоял у дома № 33 по Старомонетному, где впервые встретились его отец и мать. Мама приехала сюда в мае 1922 года из Донбасса по командировке Союза горнорабочих. В общежитии познакомилась с Борисом Некрасовым. В сентябре они стали мужем и женой… А родился Леопольд не здесь, а на Арбате, в доме номер 35, о котором тоже слышал от родителей. Там была крохотная холодная комната, из мебели — одна железная кровать, заимствованная из общежития, а постелью ему служила корзина для белья. Родители тогда мечтали о собственных примусе, столе и стульях. А гостей — студентов и однополчан — было, как и на Старомонетном, много. Отец донашивал фронтовые шинель, гимнастерку и сапоги… Таким, в военной форме, Леопольд его никогда не видел.

Отец. С ним связаны чудесные годы на Спасоналивковском… Леопольд пересек Большую Полянку и свернул в короткий переулок, открывающийся высокими, в прошлом доходными домами. В конце переулка слева увидел шестиэтажную махину, одно из первых железобетонных зданий Москвы. Хоть и родился он на Арбате, а теперь жил вот у Красных ворот, дом № 19 по Первому Спасоналивковскому ему всего дороже. С молодыми липами и тополями, пышными газонами и клумбами, окольцованный асфальтовой дорожкой, по которой он, Ляпа, поочередно с Кириллом Мишариным, Борей Горским, Володей Ботоевым гонял на велосипеде…

Здесь, у входа во двор, встречал отца, возвращающегося из дальних поездок. Среднего роста, худенький, с мальчишеским лицом, отец шагал широкой, мягкой походкой геолога. Ребята говорили, что издали его можно принять за парнишку-подростка. И даже сыновьям, Леопольду и младшему — Леве, представлялось удивительным, невероятным, как он успел повоевать в отрядах красных партизан, с отличием окончить Горную академию, в совершенстве изучить английский язык, стать выдающимся ученым, совершить множество путешествий и открытий и при этом увлекаться охотой, рыбалкой и ремеслами.

Друзья у отца были необыкновенно интересными. В конце двадцатых и начале тридцатых годов он часто встречался с известным путешественником и писателем, автором читаного-перечитаного «Дерсу Узала» Владимиром Клавдиевичем Арсеньевым. Отец много лет дружил с академиками Иваном Михайловичем Губкиным, Владимиром Афанасьевичем Обручевым, Александром Евгеньевичем Ферсманом. Все они много раз бывали на Спасоналивковском. Как хотелось Леопольду рассказать об этом одноклассникам. Но в семье ценили сдержанность и скромность — хвалиться чем-либо или кем-либо у Некрасовых считалось просто неприличным. Однако о дальних и многочисленных путешествиях отца приятели со двора, из класса все-таки прознавали. Часто спрашивали: «Где сейчас Борис Петрович?» И Леопольд всякий раз называл разные места:

— В Сибири… На Дальнем Востоке… В Казахстане… На Урале…

— Прямо географию можно изучать по его поездкам, — говорил самый близкий друг Леопольда Кирилл Мишарин.

Бывал отец и в далеких странах — Англии, Франции, Америке, Италии. Школьных ребят, да и самих сыновей Бориса Петровича, изумляло множество его занятий. В начале 20-х годов он искал в Подмосковье какую-то очень нужную для промышленности глину, а позже — в Казахстане, на Алтае — редкие металлы, в Сибири — золото, в Хибинах — апатиты… Леопольд легко представлял отца, подвижного, быстрого на сборы, в роли отважного партизанского разведчика, который тайными тропами пробирается в тыл к белякам, а также в качестве неутомимого путешественника-геолога: ведь тот же разведчик! Куда труднее было представить его в кабинетах наркомата и еще труднее — на улицах Парижа или Лондона, а то на Всемирном геологическом конгрессе в 1935 году, где он на чистейшем английском языке делал доклад о проблемах поиска полезных ископаемых в нашей стране.

Вернувшись домой, Борис Петрович преображался. Откинув служебные заботы, посвящал досуг детям. В семье царило множество увлечений — музыка, спорт, охота, рыбалка. Отец, как и мать, играл на пианино, гитаре и пел. По совету родителей Леопольд занимался в домашнем оркестре у мамы одноклассника и друга Мишарина, и под ее руководством Кирилл, его сестра и старший брат по прозвищу Пат, Володя Ботоев и Ляпа играли на народных инструментах, изучали ноты.

Лет с пяти в жизнь Леопольда вошли рыбалка и лыжи. С отцом он выезжал под Волоколамск к Бакшеевым. На берегах Ламы и Истры с гордостью выполнял поручение папы — заготовлял корм для рыбной ловли, живцов для жерлиц и донок, собирал лягушек и червей. Изъеденный комарами, часами простаивал с удочкой: ловись, рыбка, большая и маленькая… А лыжи! Чаще всего с отцом, Гришей Бакшеевым и братом Левой совершали походы в окрестностях Теряевой слободы. А коли времени на поездку не хватало, отец с сыновьями шли в Центральный парк культуры и по набережной Москвы-реки они наперегонки бежали на лыжах до Ленинских гор.

В квартире Некрасовых рядом с пианино стоял небольшой столярный верстак. «Ребята, за дело», — призывал отец, и вместе с ним Ляпа и Лева пилили, строгали, клеили. Ладили ящички, полки, табуретки. Некрасов-старший радовался занятиям сыновей, их поделкам, учил владеть пилой, молотком, рубанком, уважать инструмент, бережливо складывать на место после работы. Полки изготовил сам. Требовал аккуратности, точности, сердился, если бросали начатое дело: «Взялся за гуж, не говори, что не дюж». Затевал разные состязания — кто быстрее и чище выпилит, отстругает, отполирует. Леопольд вспомнил одно из них, в котором участвовал и Гриша Бакшеев… Отец выдал сыновьям и Грише по одинаковому деревянному бруску, остро отточенному топору и… осколку стекла. Улыбнулся и сказал: «А ну-ка, сим немудреным инструментом соорудите по отменному топорищу. Ну, кто скорее и лучше?» И ребята, мигом ухватив топоры, принялись усердно тесать и скоблить, ревниво следя друг за другом и поглядывая на часы.

Отец — он все мог, все умел. Самым лучшим в жизни Леопольд, конечно, обязан ему, доброму, талантливому, зоркому человеку. Вот уже год, как нет его в живых, а Леопольд помнит каждое слово, каждый жест отца. Часто листает семейный альбом, рассматривает снимки и всегда останавливается на старой, пожелтевшей фотографии. Два курносеньких мальчишки в матросках изумленно глядят в объектив фотоаппарата. Это — он, Ляпа, и брат Левушка. Мама — густоволосая, пышная, с веселой искоркой в больших глазах. И папа — такой молодой, совсем паренек, но как серьезен и вдумчив его пристальный взгляд…