Китайско-Восточная железная дорога — главная магистраль, связывавшая Приморье с Сибирью, российская, затем советская собственность в Китае под совместным управлением — после захвата японцами Маньчжурии стала объектом непрестанных претензий и провокаций. В конце концов советское правительство предложило Маньчжоу-Го (государству, созданному под протекторатом Японии) выкупить КВЖД.
Переговоры начались в Токио в июне 1933 года. Делегация Маньчжоу-Го оспаривала права СССР на КВЖД, предлатала цену в десять раз меньше запрошенной, и переговоры зашли в тупик. В середине сентября Сталин, отдыхавший в Сочи, получил от своего заместителя в Политбюро Лазаря Кагановича сообщение о «дешифранте» из ОПТУ: на совещании японских военных в Харбине выработано решение «о фактическом захвате КВЖД»{111}. Неделю спустя Наркоминдел предупредил японского посла — советское правительство располагает достоверными сведениями о том, что «маньчжурские власти, по указанию Японского Правительства, предполагают провести односторонне ряд перемен в управлении Китайско-Восточной железной дороги» и «намечают ряд полицейских мероприятий против советских сотрудников на КВЖД». Предупреждение игнорировали. Шесть руководящих сотрудников КВЖД были арестованы. 28 сентября японский МИД получил ноту: «Советское Правительство заявляет Японскому Правительству, что по неопровержимым данным, находящимся теперь в его распоряжении, эти мероприятия представляют собой начало осуществления детально разработанного плана, принятого в Харбине на ряде совещаний при японской военной миссии с участием ответственнейших японских руководителей маньчжурской администрации. Советское Правительство в случае надобности опубликует полностью эти документы…»{112} Министр иностранных дел Хитора (бывший посол в Москве) ответил советскому полпреду: Маньчжурия — самостоятельное государство, аресты юридически обоснованны, а Япония никак к ним не причастна.
И тогда Сталин дал отмашку на публикацию секретных документов{113}.
Японцы не предполагали, что русские настолько осведомлены. 9 октября 1933 года в «Известиях» были напечатаны переводы двух донесений японского посла в Маньчжоу-Го Хисикари министру иностранных дел Хироте, а также донесение японского генерального консула в Харбине Морисимы. В донесении Хисикари от 4 сентября говорилось о первом совещании японских чиновников, находящихся на службе у Маньчжоу-Го, представителей посольства и военных властей относительно «активных мер давления» ввиду задержки в токийских переговорах (именно о нем Каганович сообщил Сталину). На втором совещании был составлен конкретный план: собрать материалы о незаконных действиях советских работников КВЖД и передать их полицейскому управлению для расследования; правительство Маньчжоу-Го отдает распоряжение о том, что все действия и приказы советского управляющего дорогой должны иметь санкцию маньчжурского помощника; частных кредиторов КВЖД уговаривают предъявить дороге свои претензии; начинается тотальная проверка отчетности КВЖД и документов советских граждан, проживающих в Харбине. Все мероприятия «проводить как меры внутреннего порядка, предпринимаемые правительством Маньчжоу-Го» (донесение от 9 сентября). Фамилии советских граждан, намеченных к аресту, перечислялись в донесении Морисимы от 19 сентября.
ТАСС разослал публикацию по японским газетам. Скандал вышел исключительный. Японское Министерство иностранных дел объявило документы фальшивкой. Однако официального протеста не последовало, а советскому полпреду на приватной встрече было сказано, что «опубликование документов без предварительного ознакомления японского правительства с ними является нарушением дипломатических обычаев». Причем представитель МИД, с удовольствием отметил Каганович в шифрограмме Сталину, «совершенно воздержался от оспаривания подлинности документов»{114}. Переговоры о продаже КВЖД длились еще полтора года, но в итоге СССР заключил соглашение на максимально выгодных для себя на тот момент условиях.
Каким образом «неопровержимые данные» достались ОГПУ? МИД Японии и штаб Квантунской армии держали московское посольство и военный атташат в курсе своих планов и действий в Маньчжурии, но вряд ли содержание переписки между Харбином и Токио слово в слово передавалось в Москву на улицу Герцена, 42. Перехват шифрограмм, вероятнее всего, был сделан советской радиоразведкой в Приморье, расшифровка и перевод — Особым отделом в Москве. Тогда при чем тут операции «по изъятию у японцев секретных документов»? Может, Киму удалось добыть шифровальные коды или иные сведения, способствовавшие дешифровке?
На исходе 1934 года Роман Ким был назначен сотрудником для особых поручений 6-го отделения 3-го отдела 00 ГУГБ НКВД. С этого момента он отвечал за всю оперативную работу 6-го отделения — контрразведку по линии японского посольства, военного атташата и японских граждан, пребывающих в Москве. Со слов секретаря ОГПУ — ГУГБ Павла Буланова известно, что Ким был единственным сотрудником Особого отдела, знавшим японский язык{115}. В декабре 1935-го Роман Николаевич сменил на своем кителе петлицы с одним красным ромбом на две нарукавные красные звезды с серебряной окантовкой. В ГУГБ вводились специальные звания для начальствующего состава, и Ким после аттестации стал старшим лейтенантом госбезопасности (звание по статусу соответствовало армейскому майору).
31 мая 1936 года нарком обороны Ворошилов и нарком внутренних дел Ягода направили Сталину ходатайство о награждении орденами девяти офицеров и работников Разведывательного управления РККА, Особого и Специального отделов ГУГБ НКВД «за выполнение особых заданий государственной важности». Старшего лейтенанта Романа Кима — «беспартийного, в ОГПУ и НКВД с 1922 г.» — представили к ордену Красной Звезды. Сталин поставил на ходатайстве резолюцию: «За». Решение о награждении было утверждено 27 июня на заседании Политбюро ЦК ВКП (б){116}. Роман Николаевич получил Красную Звезду за № 1108. Массовой эта награда станет в военные годы, в первой половине 1930-х ордена Красной Звезды удостоились всего около 1500 человек.
Когда дело заключенного Кима в 1945 году готовилось к пересмотру, сотрудники 2-го (контрразведывательного) и 5-го (шифровально-дешифровального) управлений НКГБ СССР насчитали свыше 2000 документов, добытых за 1926–1937 годы «при непосредственном участии Кима», «лично Кимом через находившуюся на связи агентуру» или другими оперативными работниками, но переведенных Кимом. «В частности, им были добыты документы, которые свидетельствовали об активной подготовке японцев к нападению на Советский Союз и которые были в свое время сообщены Правительству. Подлинность документов, по оценке соответствующего управления НКГБ, не вызывает сомнений». «За время работы в агентурной сети и в аппарате органов ОГПУ — НКВД с 1923 по 1937 год… лично вербовал и знал ряд агентов из числа японцев и советских граждан, которые дали ценные результаты»{117}.
В работе разведчика вербовка, удержание и использование завербованных — пожалуй, самое тяжелое, рискованное и аморальное занятие. Даже если вербуешь в своей стране. «Ким укрывается легоньким одеялом, свертывается калачиком и старается уснуть: после каждой операции у него страшно болит затылок — до слепоты и обмороков. Он начинает тихонько петь себе колыбельную песню.
Во дворе визгливо кричат дети. Ким заставляет себя заснуть…» В этом отрывке из романа Юлиана Семенова я нарочно заменил имя. В оригинале — Чен. Помните, с кого списан образ?