— А он разве с ночёвкой?

— А вы не знаете? Странно! Он сразу так, с наскоку не лечит. Минимум с неделю будет общаться с вами, изучать, а потом скажет, возьмётся лечить или нет. Он — такой... обстоятельный.

— Признаться, первый раз слышу о нём.

— Странно же, однако. В экстрасенса, чтобы у него лечиться, верить нужно. Николай Семёнович спросит, что вы о нём знаете, что читали.

— О нём разве пишут?

— Ещё бы! Все газеты мира. Его во Франции знают, в Англии. Раз к нему иностранный дипломат пожаловал. Излечи, говорит, мое чадо, от рук отбился парень: пьёт, в разврат ударился. Ну, привели того парня, долго с ним беседовал Николай Семёнович — и так к нему подойдёт, и этак. Пульс долго слушал, сердце. Огорчил папашу: сына, говорит, вашего лечить не стану, у него интеллект разрушен. Пил, значит, много. Мозг-то и того... Пошатнулся. Сам видел: не в дугу парень; смотрит точно очумелый и башкой мотает — так, будто его палкой огрели. Невменяемый, значит, с каталок слетел. Мы таких не берём.

— А говорят, все болезни лечит.

— Болезни — да, почитай все, но только если эта вот...

Он стукнул по лбу:

— ...в порядке. А тот безнадёжен. Конченый человек. Хотя и живёт, а уж лучше бы умер — и ему бы и другим легче.

— Этак, каждого можно записать в безнадёжные.

— Не. У нас ошибок не бывает. Николай Семёнович долго в глаза смотрит, и потом, если надо, за образом жизни наблюдает. Вам, к примеру, диету пропишет. Так и скажет: «Полнота — враг экстрасенсов; мы лечим, полнота — калечит».

— А вам ничего не говорит хозяин?

— Мне? Зачем? Я пока, слава Богу, здоров. А у вас, кстати,— что болит-то?

— Сердце.

— Ясное дело: сердце. У нас, толстых, раньше всего сердце сдаёт. Устаёт, значит. В груди-то у нас тесновато ему. Жир со всех сторон давит. Впрочем, у кого как. У меня, к примеру, кость широкая, площадь позволяет.

— Худеть не пытались?

— Худеть? Нет, не пытался. У меня конституция — я есть много должен. А как не поем — мутит меня, внутрях всё трусится, будто льду положили. У меня тогда всё валится из рук и в глазах круги плавают. Николай Семёнович хоть и смеётся, а я ему говорю: вы других лечите, меня не замайте.

— А вы как у него — от государства или частным образом?

— Николай Семёнович сам себе государство. Зарплату из его кармана получаю, и не ту, что в автобазе платят,— вдвое больше, а работы меньше. Словом, лучше у него.

— А пенсия?

— Что пенсия?

— Когда старость придёт — кто пенсию начислит?

— А-а... Старость?.. Эта гостья к нам с тобой не пожалует. Не дотянем. Иллюзий не питай — долголетие не про нас. Толстые долго не живут,— читал, небось, в газетах. У нас не только сердце, но и прочие органы трудятся с перегрузом. Это как бы мотор на полных оборотах — долго ли прозвенит? Так-то, милый. Это уж как пить дать. Нам с тобой до пенсии не дошлёпать.

— Чепуху вы говорите! — обиделся Качан.

— Не. Не чепуха! Статистика. Я, брат, читал. Природу не обманешь. Среди долгожителей толстяков нет, пьяниц — тоже. А вы, ко всему прочему, ещё и курец-молодец. Хе-хе, о пенсии возмечтал! Ну да ладно, спасибо за угощение. Так пойдёмте, жилье пошукаем, с женщинами поговорим. Они всё знают.

Он оглядел комнату, сказал:

— У вас жить не будет. Он вместе с пациентом не живёт, не любит.

С тем они вышли на улицу.

Поравнявшись с Наташиным домом, толстяк остановился.

— Кто здесь живёт? — ткнул пальцем в калитку.

— Э-э... Как сказать?.. Люди. Пожилой человек, фронтовик с дочерью.

— Сколько лет дочери?

— Э-э... Лет двадцать, двадцать два.

— Красива, интересна?

— Ну уж это, как смотреть, кому как. А мы что — невесту ему выбираем?

— Эстетика. Семёныч любит молодых и красивых. Говорит, тонус поднимают.

— А они... Молодые да красивые — любят твоего Семё- ныча? — с закипевшим раздражением спросил Качан.

— Любят,— без тени сомнений проговорил шофёр.— Его все женщины любят. Чёрт знает — за что! — и старые и молодые. Ума не приложу! И девки — кровь с молоком! — пялят глаза, как зачумлённые! И ведь старый башмак, седой весь, а поди ты — Дон-Жуан! Видно, есть в нём тайная сила. Экстрасенс!

Толстяк двинулся к калитке. На ходу развивал свои мысли:

— Целителя должно окружать всё яркое, красивое, тогда у него и аура светится ярче.

— Что значит — аура?

— Свечение вокруг головы. Нимб такой. Электрический.

Толкнув калитку, добавил:

— К твоей же пользе стараюсь.

— Но погоди,— перешёл на фамильярный тон Борис.— Хозяйки нет дома.

— А хозяин?

— Он ничего не решает. Вчера пьян был. Спит, пожалуй.

— О-о-о! Пьяница — фрукт нежелательный. Семёныч духа спиртного не выносит.

Помялся у калитки, подумал, и махнул рукой:

— Всё равно! Если дивчина, да ещё гарная — будем проситься на постой.

Он уже готов был толкнуть калитку, но тут послышался рокот мотора, и через минуту из-за угла крайнего дома на большой скорости вылетел красный мотоцикл с высоким защитным козырьком и на нём в белом шлеме, очках и кожаной куртке — Наталья.

Резко затормозив, остановилась у калитки, кивнула Борису, хотела пройти, но ей дорогу заступил толстяк.

— У меня к вам дело. Один очень важный, очень интересный человек — экстрасенс с мировым именем — хотел бы на недельку снять у вас квартиру.

— Сожалею, но помочь вам не могу. Квартирантов не держим. Вот, может быть, у них?

Наташа кивнула на Качана, смерив его укоризненным взглядом: дескать, это ты предложил искать у нас квартиру.

Обращаясь к толстяку,— с улыбкой:

— Что за звание такое — экстрасенс? Вроде волшебника? Слышала про них, но толком не знаю. И лет ему сколько?

Толстяк обиделся, плотно сжал малиновые сочные губы. Глухо и серьёзно возразил:

— Мой шеф — известный целитель — о нём пишут в газетах. И сверх того, он доктор технических наук, руководит отделом в конструкторском бюро. А лет ему под пятьдесят, он вам в отцы годится.

— Старый, значит. Это хорошо. Я молодых не люблю, много о себе понимают.

Наташа кинула мимолётный взгляд на Бориса.

В тон ей толстяк заметил:

— Видно, молодые вам надоели.

— Отбоя нет. Устала я от них — ухажёров разных.

Борис невольно в досадном раздражении повёл плечом. А толстяк с задором продолжал:

— Вы очень красивы. Можно даже сказать — демонстративно.

— Не трудитесь расточать комплименты,— тем более, что ваше впечатление обманчиво. Люди скоро во мне разочаровываются. У нас тут глушь, и мы сильно отстаём в развитии. Люди в наше время только в городе имеют возможность гармонично развивать все свои способности.

Она мельком окидывала взглядом их бочкообразные фигуры и, почти не таясь, улыбалась. Борис под натиском этой атаки даже отступил в сторону. «Я, кажется, не заслужил этих её нападок,— думал Качан.— Неужели я с первых шагов был слишком назойлив и так не понравился?»

Горечь обиды подкатила к горлу, он покраснел и хотел бы только одного: чтобы Наташа не заметила его растерянного вида.

— Так вы говорите: экстрасенс? Это интересно. А каков он из себя — не очень страшный?

— Совсем даже наоборот куда как молодец — мужчина.

— Ну, если так — то я, пожалуй, пущу его. И даже предложу наш стол, если, конечно, простая крестьянская пища будет ему по душе. У меня есть две свободные комнатки — пойдёмте, покажу.

Толстяк, следуя за Наташей, потирал от удовольствия руки. Наталья его заинтриговала. «Прелюбопытная особа! — думал он о ней.— Не поймёшь: серьёзно говорит или в шутку, а получается забавно».

Экстрасенс прибыл в тот же день вечером. Толстяк позвонил ему, он и приехал. На чёрной «Волге», с жёлтыми подфарниками, с велосипедом, укреплённым на багажнике.

Подъехал к Наташиному дому, не торопясь вышел из машины, огляделся. Затем так же не торопясь, точно он был тут хозяин, прошёл через калитку, постоял у крыльца. Осмотрел и соседний, близко примыкавший дом Морозова, остановил взгляд на окне второго этажа,— Борис, наблюдавший за ним, качнулся в угол, выждал минуту. А когда вновь выглянул, целителя не было, он вошёл в дом. И долго затем,— пожалуй, часа два не показывался. Борис всё это время не находил себе места, изнывал от нетерпения. Толстяк уехал, и Качан, не успевший спросить, как и в каком порядке начнётся лечение, не знал, что ему делать. Проглядел все глаза, но ни гость, ни Наташа на усадьбе не показывались. «Угощает его молоком и мёдом»,— мысленно ворчал Борис, всё более раздражаясь и теряя терпение.