Дима глупо улыбнулся — разговаривать просто не было сил.

— Ага… Батарея уничтожена…

— Вы будете представлены к награде, — неожиданно холодным, металлическим голосом произнес серб. — Но здесь командую я! И впредь никакой самодеятельности! Советую это запомнить!

Емельянов попытался изобразить раскаяние.

— Ладно, идите отдыхайте, — смилостивился Ивица.

Емельянов прошел в свою комнату. Чернышев спал на кровати, укрывшись дополнительно Диминым одеялом — в комнате было немногим теплей, чем во дворе.

— Вернулся? — открыв один глаз, спросил он. — Эй! Эй! Ты что делаешь?! Мне же холодно!

Но Емельянов молча продолжал стягивать с него одеяло.

— Ладно, — миролюбиво сказал Чернышев, поднимаясь. — Мне все равно вставать пора… Хочешь, возьми мое одеяло.

— Давай, — кивнул Емельянов. — А пожрать есть что?

— В шкафу ужин. Для тебя старался: две порции! Разогрей на печке.

— Кормилец ты мой. Что бы я без тебя делал? — улыбнулся Емельянов.

Разминая ноги, натертые сапогами, Дима расположился на кровати, закончив трапезу.

— Ладно, — сказал он, — пора поспать минуток восемьсот — девятьсот…

Встреча Нового года прошла незаметно. За два месяца суровый быт войны затянул русских наемников. С потеплением вечно мокрая обувь беспокоила больше, чем бои с противником.

Вечерело. Емельянов сидел на стуле в гостиной, вытянув ноги к печке-«буржуйке». Пытаясь не обращать внимание на пронизывающий спину холод, он тряпочкой полировал приклад своего автомата, поставив его между ног стволом вниз.

— Тебе еще не надоело? — наконец-то спросил Горожанко, который пытался читать, разбирая через два слова сербскую газету. Он уже час наблюдал за работой товарища, снисходительно улыбаясь.

— А что? Полезное занятие, — невозмутимо ответил Емельянов, любовно поглаживая свое оружие.

— Чем полезное?

— Нервы успокаивает…

— Ну-ну.

В комнате вновь воцарилось молчание, прерываемое разве что треском дров в печке. Весело плясали язычки пламени в «буржуйке»; за дверью завывал ветер, а в стекло били мелкие капли моросящего дождя со снегом.

«Чертова погода, чертова турбаза, чертова война!» — в очередной раз подумал Дима.

Нам часто в фильмах и книгах показывают войну как нечто героическое и романтическое. На самом деле война — это страшная и нудная каждодневная работа; редко приходится атаковать, редко приходится забрасывать вражеские блиндажи лимонками, — тем более тут, в бывшей Югославии, на затянувшейся, всем надоевшей войне.

Сербы считали спорные территории исконно своими землями, а босняков и хорватов — оккупантами; те, в свою очередь, столь же справедливо считали оккупантами сербов. Запад поддерживал католический Загреб. Босняки-мусульмане считали оккупантами и хорватов, и сербов, однако по политическим соображениям в последнее время все больше и больше тяготели к хорватам…

Ни Емельянов, ни Чернышев не вдавались в хитросплетения большой балканской политики. И хотя Чернышев при каждом удобном случае говорил, что воюет не столько ради денег, сколько за идею, это были не более чем пустые слова.

Для Емельянова и его армейского товарища война в экс-Югославии была прежде всего чередой страшной неустроенности, неудобств — то не было воды, то не было света. В одном отбитом у мусульман поселке они поживились шерстяными одеялами и слишком поздно обнаружили, что одеяла полны клопов.

— Ничего, им тоже надо кушать, — шутил Вадим. — Мы их потом в Россию привезем — как сувенир с войны…

Но легче от этих шуток не становилось…

Правда, нельзя было сказать, чтобы Дмитрий сильно сожалел о своем решении приехать сюда. Как бы там ни было, а здесь он на свободе. Его привыкший к нагрузкам организм без труда справлялся с трудностями военного времени. Жить, в общем, было можно. Правда, можно и быть убитым, но это, как заметил Кабанчик, — «одна из небольших издержек нашей профессии».

Во время отдыха наемник с удовольствием подсчитывал ту прибыль, которую он должен был получить в виде процентов от вложенных в «Парекс-банк» денег за продажу краденой «бээмвухи». Переводя бундесмарки, которыми здесь платили, в доллары, а доллары — в те удовольствия, которым он может предаться в какой-нибудь мирной стране, он испытывал чувство блаженства.

Еще полгодика — и можно будет уехать туда, где его никто не станет искать, где нет страшной Бутырки, столыпинских вагонов и всего этого российского идиотизма…

— Слушай, — обратился он к сидящему напротив Бирюку, — а чем ты собираешься потом заниматься?

Бирюк посмотрел на него задумчивым взглядом. Емельянов подождал несколько минут, затем, сообразив, что в ближайшие два-три часа ответа от него не дождешься, задал тот же вопрос Андрею Горожанко.

— А я собираюсь поездить по Европе, — мечтательно вздохнул Андрей. — Германия, Франция, Испания… Потом по Африке, в Израиль, в Арабские Эмираты… Ты представляешь, как славно потом будет разложить на столе привезенные фотографии: и здесь я был, и там я был…

Многие именно для этого и путешествуют — чтобы потом показывать знакомым и незнакомым фотографии и слайды: вот тут я был, и тут, и тут тоже…

В этот момент дверь взвизгнула, по всей видимости, собираясь отвалится, но потом, передумав, распахнулась, повиснув на единственной петле.

Вошедший Ивица выругался и, придерживая дверь снизу ногой, привел ее в вертикальное положение и захлопнул.

— Ну как настроение? — спросил командир, обращаясь ко всем присутствующим.

Бирюк, хлопая ресницами, еще больше задумался, что бы ответить. Чернышев с усмешкой уставился на Стойковича, не снимая ног со стола. Горожанко поскреб свой подбородок, заросший редкой светлой щетиной, видимо, завидуя капитану, владельцу такой роскошной черной бороды.

Пятеро сербов, которые сидели в углу, прервали свою игру в карты.

— Настроение бы значительно улучшилось, если бы кто-нибудь выключил этот поганый мокрый снег, — хмуро заметил Емельянов.

Ивица хмыкнул в усы и подошел поближе к «буржуйке». Протянув руки к теплу, он сказал:

— По мнению синоптиков, завтра погода улучшится. Это нам на руку. Если бы не НАТО…

— А что НАТО? — спросил Дмитрий.

— Ну, политическая погода куда хуже… Сейчас НАТО пуще прежнего лижет задницу хорватским усташам, хрен в глотку большой и толстый, — Ивица тяжело вздохнул. — Генералу Младичу и Караджичу натовцы направили письмо — мол, отведите тяжелую технику от Сараево, там будет демилитаризованная зона. Эти негодяи командуют нами на нашей же земле, — Ивица поджал губы, с которых вот-вот готово было слететь очередное ругательство. — У нас в районе Сараево триста танков. Если мы их не отведем, то…

— То что?

— В Адриатике — огромный флот НАТО, авианосец «Джордж Вашингтон» и много всего остального. Если раньше мы с тремя сотнями устаревших русских танков Т-72 могли чувствовать себя хозяевами ситуации, то теперь силы изменились. Мусульмане, босняки, стало быть, диктуют нам условия, притом загодя неприемлемые. Наш генерал Младич их, конечно же, не может принять. Тогда босняки вступают в кратковременный союз с хорватами, хотя и они, как вы знаете сами, друг друга терпеть не могут. Мусульмане ждут, пока нас не разгромят натовцы, а затем перейдут в наступление. У американцев, немцев, голландцев и французов — авиация, а у нас ее нет. И бороться с ней нечем. Есть разве что несколько устаревших радиолокационных установок — в Горажде, Пале. В случае ракетно-бомбового удара они в первую очередь будут разгромлены. Ну а потом хорваты, уже поделившие с Белградом и босняками сферы влияния, просто сотрут нас в порошок… Одного не могу понять, — серб неприязненно взглянул на русских наемников, — почему молчит Россия?! Ведь Россия, насколько я понимаю, по-прежнему считает себя великой державой. И у нее могут быть свои особые интересы на Балканах. А что мы имеем, — он неожиданно выпрямился и нервно заходил по комнате, — мы имеем только небольшую помощь топливом и техникой, и то нелегально… Почему молчит ваш президент? — завелся Ивица. — Почему ваш министр иностранных дел до сих пор не сделал ничего для нас? А ведь вы, русские, называете нас православными братьями… Или вы так же, как и те, на Западе, — губы серба презрительно скривились, — считаете, что эта земля — не наша?.. — немного помолчав, он успокоился и продолжил: — Если так дальше будет продолжаться, у нас ничего иного не останется, как перейти пусть в последнее, но решающее наступление… Или пан, или пропал. Если предаст сербский президент Милошевич, то иного выхода нет. Только что говорил с нашим полковником — он прибыл из Пале, резиденции Караджича. Там просто уверены в самом худшем исходе…