Совершенно очевидно, что подросток, подвергшийся психохирургической операции, больше не будет, как прежде, буйствовать или доводить до слез своих учителей и метаться в слепой ярости, пытаясь действиями выразить то, чего он не мог объяснить словами. Противники психохирургии считают, что теперь, когда часть таламуса или миндалевидного тела разрушена электрическим током, а деятельность мозга изменена, мальчик, по всей вероятности, будет вести образ жизни, лишенный каких-либо сильных эмоций и переживаний. Он, возможно, навсегда лишится значительной части своих интеллектуальных способностей и будет не в состоянии в полной мере воспринимать окружающий мир. Короче говоря, его вынуждают отказаться от своего прежнего «я». Теперь вместо того, чтобы оставаться самим собой, он становится совершенно иным человеком.

Соображения удобства, по-видимому, играют определенную роль и в подходе Энди. Выступая несколько лет назад на слушаниях в одной из подкомиссий сената, он заявил, что психохирургия «должна использоваться в тех случаях, когда пациент изолирован от общества и требует постоянного внимания, надзора и необычно большого объема профессиональной помощи со стороны персонала психиатрических лечебниц». Судя по уже имеющемуся большому опыту в области психохирургии и лоботомии, вполне вероятно, что по мере того, как мальчик будет подрастать, он скорее будет готов подчиняться приказам, чем стремиться к самоутверждению. А богатство его воображения, сила абстрактного, да и вообще всякого мышления, т. е. его врожденные способности, станут уменьшаться. В ходе слушаний в подкомиссии Энди сам представил информацию об одном 9-летнем мальчике, который, по его словам, после операции стал «деградировать... в интеллектуальном плане»[88]. Однако, добавил Энди, были случаи и успешного исхода операции.

Допуская лишь отчасти, что эмоциональные вспышки у детей могут быть реакцией на враждебное отношение окружающих и членов семьи, Энди рассматривает повышенную активность как болезнь, непосредственно вызванную «структурными нарушениями, мозговой ткани». Это факт, говорит он, «который не известен некоторым психиатрам и психологам или умышленно ими игнорируется». Болезнь эту, настаивает он, следует лечить хирургическими методами[89].

Более того, он считает, что, чем раньше «гиперреагирующий» ребенок будет подвержен психохирургической операции, тем лучше. Такая операция, заявляет он, «должна производиться в раннем детстве и отрочестве с тем, чтобы дать возможность развивающемуся мозгу созреть и выработать как можно более нормальную реакцию на окружающий мир»[90]. Это противоречит разделяемой многими неврологами точке зрения, согласно которой дети, как правило, излечиваются от целого ряда психических заболеваний как раз в период своего взросления (В предварительном проекте рекомендаций по проблеме психохирургии Национальная комиссия по защите людей от биомедицинских экспериментов и исследований по модификации поведения (24 августа 1976г.) констатировала: «Слишком ограниченная информация о последствиях психохирургических операций на детях в настоящее время не дает возможности выработать четкую позицию относительно их целесообразности, особенно учитывая то обстоятельство, что сейчас еще слишком мало известно о более поздних последствиях таких операций на еще не сформировавшемся мозге... Таким образом, при рассмотрении вопроса о целесообразности применения психохирургии в отношении юных пациентов необходимо проявлять чрезвычайную осторожность».).

В другое время, возможно еще лет 20 назад, подобные операции вызвали бы бурю негодования. При этом десятки групп активистов, выступающих в поддержку гуманного отношения к детям и в их защиту, потребовали бы немедленного прекращения таких хирургических операций, поскольку их научная обоснованность пока еще не доказана. Но в 70-е годы, когда кривая преступности подскочила вверх, а моральные устои американского общества оказались подорванными, нашлось немало людей, которые предпочли не вмешиваться. Они согласны с любыми мерами (даже драконовскими), мрачно надеясь на то, что таким путем как-то удастся сдержать растущую волну преступности и актов насилия, совершаемых несовершеннолетними.

То, с какой легкостью американцы готовы поступиться своей совестью в обмен на обещание оградить их от преступности, поднимает множество вопросов, касающихся нашего отношения к своим детям. Со стороны общественности довольно часто раздаются гневные протесты против жестокого обращения с детьми, однако лишь немногие пытаются устранить первопричину этой проблемы — глубокую пропасть, в которую попадают обитатели городских трущоб, извергающую сотни тысяч подростков, которым уже заранее уготована судьба стать одновременно и преступниками, и жертвами преступления.

Ежегодно в США в тюрьмы для взрослых попадает более полумиллиона американских детей, а еще полмиллиона содержится под арестом. Многие из них оказываются за решеткой, не совершив никакого преступления.

На севере штата Нью-Йорк, например, 43% попавших в тюрьму детей были «лицами, нуждающимися в надзоре». Они не обвинялись ни в совершении мисдиминора (По американскому праву—категория наименее опасных преступлений.— Прим. перев.), ни фелонии (Категория тяжких преступлений.— Прим. перев.). Очень многие из них нарушили закон «по наивности»[91].

За какие же преступления они попали за решетку? Их арестовали за то, что одни из них допоздна бродили по улицам, другие курили в школе, третьи пропускали занятия или вообще не посещали школу. Такого рода правонарушения известны как «статусные» (Нарушающие законы о гражданском состоянии.— Прим. ред.). Любопытная деталь: если бы все эти подростки совершили те же правонарушения спустя три-четыре года, их заключение в тюрьму было бы юридически неправомерным: ведь взрослые имеют право и гулять допоздна, и курить. Эти дети совершили «правонарушение», за которое в благополучной семье среднего достатка их бы попросту отругали или же в худшем случае высекли.

Однако, поскольку во многих районах США отсутствуют детские дома, а «некоторые судьи... сознательно предпочитают заключать подростков в тюрьму, дабы „проучить их”», этих детей в течение неопределенного времени содержат вместе со взрослыми преступниками. В конце концов многих из них выпускают на свободу, однако пребывание в тюрьме уже на всю жизнь остается в их памяти. В тех случаях, когда предпринимается попытка изолировать подростков от взрослых заключенных, она принимает форму заключения в одиночную камеру, «что, по-видимому, в некоторых случаях приводит к самоубийству»[92].

Научно-исследовательская группа Мичиганского университета по оценке работы исправительных учреждений для подростков опубликовала результаты проведенных ею исследований в общенациональном масштабе. Эти исследования показали, что положение в других районах США еще хуже, чем в штате Нью-Йорк. В течение двух лет в штате Индиана было зарегистрировано по меньшей мере 45 смертных случаев среди несовершеннолетних заключенных. Главная причина — отсутствие специального ухода или надзора. «Никто не нес ответственности за обеспечение подросткам нормальных условий жизни или за предотвращение дурного с ними обращения»[93].

Что же ждет ребенка, попавшего в тюрьму? Вот один из примеров:

Меря заперли в камере одну. Я была на верхнем этаже, потому что на нижнем находились мальчики. Я была единственной девочкой и потому оказалась совсем одна. Меня держали под замком и днем, и ночью. Людей я видела лишь тогда, когда мне приносили еду. Одно время мне казалось, что я схожу с ума, потому что меня все время держали взаперти... Там были книги и журналы, но я просто не могла заставить себя читать[94].