Все это может послужить прецедентом для оправдания системы электронного наблюдения в масштабах всей страны и подорвать главные моральные принципы, положенные в основу англо-американской системы уголовной юстиции. Как указывает Питер Нортроп Браун в журнале «Сазерн Калифорния ло ревью», это может создать прецедент для широкого вторжения в частную жизнь на основании одного лишь подозрения об «умонастроении», т. е. предрасположенности к насилию.

Браун говорит, что власти могут заявить, что «заинтересованность всего общества в снижении уровня преступности и проистекающая из этого снижения польза выше заинтересованности индивида в неприкосновенности частной жизни, как бы важна ни была эта неприкосновенность»[312]. При таком подходе в качестве оправдания будет выдвигаться довод о том, что снизится преступность. Возмущение граждан вторжением в их частную жизнь покажется судам не заслуживающим внимания.

Браун предупреждает, что принятие программы электронного наблюдения приведет к опасности ее распространения на отдельных лиц и группы людей, которые не являются преступниками, а лишь выражают антиправительственные взгляды. Он пишет:

Когда будет создан прецедент, эффективность такого наблюдения может толкнуть на установление наблюдения и за инакомыслящими и лицами, взгляды которых расходятся с мнением большинства. Отсюда следует признать большую вероятность создания такого общества, в котором наблюдение за некоторыми группами граждан ведется постоянно, а наблюдение за деятельностью инакомыслящих возможно.

Дж. А. Мейер высказывает сходные опасения в связи с возможностью злоупотреблений при использовании предложенной им электронной системы. Например, не исключен «профилактический арест ради установления электронного наблюдения за кем-либо, после чего дело может тянуться годами, а человек будет находиться под наблюдением». Аналогично, предупреждает он, эти устройства могут быть использованы как средство наказания по отношению к лицам, не совершившим уголовного преступления, например по отношению к «лицам, принимавшим участие в бунтах или столкновениях»[313]. Тем не менее он считает, что уже сама перспектива оказаться под электронным наблюдением даже за незначительное нарушение будет отпугивать потенциальных нарушителей.

Запугивание пагубно сказывается не только на отдельных лицах, но и на обществе в целом. Боязнь попасть под подозрение, страх оказаться под постоянным наблюдением лиц, которым поручено выяснить политические взгляды и связи граждан, считаются «охлаждающим» фактором. Но страх приводит к тому, что граждане вообще перестают участвовать в политической жизни своей страны, а ведь это их право и даже долг.

Фрэнк Аскин, профессор юридического факультета университета Рутджерса, занимался вопросом о том, как сказалась на активности граждан «охота за ведьмами» во времена Маккарти в 50-е годы. В этот период многие начали сторониться тех, кого объявили «подрывными элементами», хотя они занимались вполне законной политической деятельностью. Опасность подвергнуться преследованию только из-за контактов с кем-либо подстерегала людей на каждом шагу. И вступить в открытый бой с этим чудовищем было невозможно, поскольку никто не мог знать наверняка, откуда оно набросится. Человек, который боится запятнать себя дружбой с неблагонадежными лицами, начинает считать «законную политическую деятельность незаконной и отказывается поступать в соответствии со своими политическими убеждениями»[314].

Аскин ссылается на работу двух исследователей, которые задали вопрос 70 профессорам, являющимся государственными служащими, и 15 преподавателям университета о том, как они вели себя во времена маккартизма. (Все опрошенные работают в Вашингтоне.) Оказалось, что страх перед перспективой оказаться под Следствием заставил многих из них в корне изменить свое поведение. Они вышли из организаций, занесенных в список министра юстиции, и были предельно осторожны с незнакомыми людьми, когда речь заходила о политике[315].

Профессор Аскин пишет: «Сущность политической демократии состоит не в том, чтобы граждане были активны постоянно (т. е. занимались активной политической деятельностью), а в том, чтобы они были потенциально активны. Поэтому огромное значение имеет реакция общественности на различные политические шаги, например на электронное наблюдение... В этих случаях потенциальная активность падает, а вместе с нею исчезает и психологическая база политической системы, основанной на активности граждан». «Опасность такого положения заключается в том,— добавляет Аскин,— что отдельные граждане и группы граждан, которые лишь с любопытством наблюдают за происходящим, могут тоже оказаться под подозрением и попасть в списки тех, кто присутствовал при совершении действий, за которыми ведется наблюдение»[316].

Опасение высказал и Швицгебель. Он заявил, что при использовании его системы наблюдения возможны злоупотребления, однако выразил уверенность, что соответствующие установки правительства и жесткий контроль могут свести до минимума вероятность использования его системы для наблюдения за лицами, не являющимися преступниками. Один из противников электронного наблюдения, профессор Северо-Западного университета Бернард Бек, ставит под сомнение заверения Швицгебеля. «Наш век, — говорит он,— не дает оснований рассчитывать на то, что просвещенные, гуманные деятели могут ограничить и направить в нужное русло использование новейшей техники». «Швицгебель, — говорит он, — только предписывает: «мы должны», «они должны». Но нам неоткуда ждать помощи, если мы не можем, а они не хотят. Можем ли мы рассчитывать на то, что технический гений, создающий системы подобные этой, когда-нибудь придумает, как вразумить тех, кто ими пользуется? Или это будет еще один подарок из ящика Пандоры?»[317].

Эти сомнения относительно проектов Швицгебеля— Мейера могли бы рассеяться, если бы власти пошли по пути, указанному Дельгадо. Использование методов воздействия на поведение с помощью электродов, вживляемых в глубокие слои мозга, как это предлагает Дельгадо, могло бы стать в его нынешнем виде действительно лечебным средством. Отпали бы основания для критики по поводу того, что подобные методы ограничивают свободу политических взглядов. Главная и все увеличивающаяся опасность заключается в том, что любые отклонения от нормы — социальные, сексуальные, политические — могут быть истолкованы и преподнесены как нейропсихиатрические. В этом случае психиатрические учреждения и нейрохирурги станут играть все более важную роль в изменении любых форм неприемлемого поведения (бунты, политическое инакомыслие и т. д.). Если все это будут считать заболеваниями, то не исключено, что вопрос о том, следует ли лечить данное правонарушение с помощью электронной стимуляции мозга, будет все чаще решать не судья, а психолог-психиатр.

При этих условиях вопрос о неприкосновенности частной жизни, о нарушении первой, четвертой и пятой поправок к конституции станет несущественным. А какие изменения произойдут в государственном устройстве Соединенных Штатов, когда все больше и больше граждан будут отказываться от политической деятельности,— вопрос особый.

В другое время противники психохирургии могли бы сказать, что Национальная комиссия защиты людей от биомедицинских экспериментов «слишком поторопилась» одобрить психохирургические операции, и на этом бы успокоились. Через несколько месяцев или лет, если бы результаты не оправдали ожиданий, эту методику признали бы еще одним «магическим средством», с помощью которого так и не удалось добиться быстрого исцеления. В конце концов, таких неудач было много.