«…Он сжился со своим купе в этом поезде, скором поезде, с этим купе без радио, с пустым вырезом на том месте задвигающихся дверей, где положено быть зеркалу. Вагон был далеко не новый, и когда состав набирал большую скорость, болезненно стенал, присоединяя мелодию своих скрипов к ансамблю множества звуков, главным из которых был задающий темп подскок колес на стыках рельсов.

Пассажиры приходили и уходили, с необычной, как ему казалось, поспешностью, переночевав одну или две ночи в уютном, несмотря на не укомплектованность, купе. Только однажды юная пара провела на верхней полке целых три дня, занимаясь непрестанно любовью. Он отметил их неумелость в деле, которым они, тем не менее, занимались с полной отдачей духовных и физических сил, и он очень беспокоился, не появится ли в купе какой-нибудь новый пассажир из числа тех, кто сует нос не в свои дела и всегда недоволен окружающими, особенно молодежью. Но обошлось.

Менялись проводники.

Изредка проходил по коридору железнодорожный контролер, заглядывал в соседние купе, смотрел билеты. Но каждый раз при подходе к его открытой двери проводник что-то шептал на ухо проверяющего, и оба проходили мимо. Заглянул однажды таможенник, грубо спросил:

- Чего перевозите?

И, не став дожидаться ответа, помчался дальше по длинной ковровой дорожке.

Однажды он заметил, что воды в реках, над которыми проносился поезд, вроде как бы изменили свой цвет. Он присмотрелся и убедился, что это действительно так. Теперь всматриваясь в течение долинных рек, он проглядывал их до самого дна, порой даже различал серебристые стайки рыб. Потом он обратил внимание на то, что исчез мусор, обычно густо валяющийся вдоль полотна дороги, - куда-то подевались все эти полиэтиленовые пакеты и пластиковые бутылки, которые взгляд уже перестал отмечать, как не отмечает он куст бузины или заросль крапивы. Конечно, у него появились пугающие догадки, но он счел их слишком фантастическими, да и колеса вагона продолжали ведь исправно крутиться, подпрыгивая, как им полагается, на стыках.

В его купе давно уже не входили новые пассажиры, и это обстоятельство стало дополнительным основанием для тревоги, и однажды он, опустив окно в коридоре, выглянул наружу. Состав как раз шел на разворот, и он увидел локомотив, с огромной скоростью набегающий на блистающие перед ним стальные рельсы, и цепь вагонов, тянущихся за ним. Он с усмешкой спросил себя, когда же это появились на планете железные дороги? «Знать не так далеко удалился я от нашего времени, - иронизировал он, - и поезду не грозит опасность столкновения с каким-нибудь представителем рода динозавров».

Однако он явно пытался себя обмануть и успокоить, ибо игнорировать некоторые обстоятельства уже становилось невозможным. И он вынужден был признать, что дело обстоит именно так, а не иначе.

 Нельзя сказать, что поезд часто останавливался, но такое случалось. И когда вместо голоса по вокзальному радио он впервые услышал внезапный звон старого перронного колокола, все сомнения отпали. Мысль о том, что можно взять сумку и сойти у него появлялась, он даже продумал последствия такого поступка, но совершить его не решался по вполне понятным причинам. И чем дальше, тем бессмысленнее казалась ему идея покинуть поезд, тем более непредсказуемыми представлялись последствия подобного решения.

Ясными безоблачными вечерами по быстро остывающим полянам стлался туман, и воздушные струи, создаваемые стремительно мчащимися вагонами, формировали из белого тумана подвижно-податливые призрачные фигуры кому-то грозящие, от кого-то убегающие. В пасмурные вечера воздух сохранял тепло и после захода солнца, тогда пассажир открывал окно в коридоре, и в пространстве вагона свежело и пахло лугами. Была еще одна странность: дни летели за днями, группируясь в недели и в месяцы, а за окнами вагона все не кончалось лето.

 Сегодня он видел на крутом повороте полотна дымящий паровоз, а спустя некоторое время поезд трогался с места без характерного отката назад, и он догадывался, что впереди эшелона вновь поставлен мощный тепловоз. А спустя несколько дней его опять настораживали толчки сдвигающегося с места состава.

По всем этим признакам он сделал неопровержимый вывод, что поезд петляет не только в пространстве, но и во времени – может быть собирает назначенных пассажиров.

Он иногда прогуливался по ковровой дорожке, протянутой перед дверьми, преднамеренно прислушиваясь к тому, что происходит у соседей. В соседних купе или царило молчание, или раздавался храп, или слышался разговор

- Продажная девка империализма кибернетика, - кипятился кто-то.

Пассажир спешно заходил в свое купе и плотно задвигал дверь. Он помнил те времена, и они ему были отвратительны.

- У канадцев лучший игрок Фил! - слышалось за дверьми, и он облегченно вздыхал.

- Экономика должна быть экономной, - услышал он однажды и усмехнулся: «Однако ты быстро тянешь, старый паровоз!».

***

Батарейка в часах давно исчерпала свой ресурс, и время суток он определял только по свету за окном.

 Люди на перронах тех станций, где на короткое время притормаживал состав, были какими-то одинаковыми, со стертыми лицами, все старались отвернуться, когда он, высунувшись в окно, хотел их разглядеть.

Питался он тем, что разносил молчаливый служитель поездного ресторана, который располагался, кажется, в соседнем вагоне. Но сам он не ходил в ресторан, не решался, особенно после того, как однажды заглянул в глаза служителя…»

На этой незаконченной фразе обрывалась рукопись.

Камилл растерянно вертел в руках исписанные с одной стороны плотные листки, потом, отложив их в сторону, быстро перебрал бумаги, среди которых их обнаружил. Он был разочарован, чувствовал себя обманутым, но обманутым неизвестно кем.

Камилл выудил эту диковинную рукопись из старого сундука, который стоял в углу чердачной комнаты старого дома. Его привезла на эту подмосковную дачу его подружка, выпросившая у деда разрешение провести здесь несколько дней. Утром она уехала на работу в Москву, Камилл же, которому некуда было спешить, хотел побродить по лесу, набрать, если повезет, ранних грибов. Внимательная подруга, покидая его до вечера, порекомендовала ему занять свой досуг чтением старых журналов, хранящихся в чердачном сундуке. На самом деле оказалось, что в одной половине сундука находились разрозненные тома собраний сочинений Тургенева, Гончарова и Максима Горького в скучного вида картонных переплетах (так издавали классиков в первые послевоенные годы), вторую же половину этого деревянного хранилища занимали, действительно, журналы, но вовсе не старые, как надеялся Камилл, а «Новый мир», «Знамя» и даже «Октябрь» последнего десятилетия, что, впрочем, тоже представляло некоторый интерес. Под стопками этих журналов обнаружился бювар с потертой темно-вишневого цвета обложкой из гладкого, без тиснения, дерматина. В бюваре лежала стопка больших, сложенных вчетверо, листов пожелтевшей бумаги, между которыми Камилл заметил три листа плотного эластичного ватмана, исписанного твердым красивым почерком. Любопытство его привлекли именно этот четкий красивый почерк и густые фиолетовые чернила, использованные неведомым автором рукописи, - на густоту чернил указывал золотистый отблеск по краям букв.

Теперь Камилл с нетерпением ждал возвращения жизнерадостной своей подруги. Лейла была дочерью отца-мусульманина и матери-еврейки, а потому по нормам государства Израиль считалась потенциальной гражданкой этой страны. Вопрос с некондиционным отцом удалось, кажется, разрешить, визу обещали выдать, и теперь отъезд семьи из Советского Союза был вопросом нескольких месяцев.