Но не приехал в столицу Шепенок, лишил многих возможности выразить себе соболезнования, поскольку комитетом народного контроля республики был наказан директор на одну зарплату (за невывоз потребителям готовой продукции), и министр пищевой промышленности (за то же самое) наказал директора еще на одну зарплату.

И вот в чем было дело, товарищи: в таре. Заковыристо и плачевно обстоит у нас дело с тарой, так что и по сей день лишь один вид изделий в стране затаривается стопроцентно и полно — покойники.

Раньше, конечно, было много и много проще. Раньше столь строго не взыскали бы с В. Шепенка. И ходил бы он в консервопроизводящих законодателях и маяках. Потому что главное было раньше — произвести как можно больше продукции. Что и делал Шепенок, давая десятки миллионов консервных банок в году, перерабатывая за день до двух тысяч тонн одних только томатов.

Но недавно и молниеносно по всей стране новый выработался обиход: ты не только произведи, но и доведи без остатка произведенное до потребителя, а иначе злокачественная судьба выпадет и тебе, и твоему предприятию.

В этих новых условиях и грянула под Томпаком беда, потому что довести до потребителя свой экстра-продукт Томпак не мог: был отчаянно урезан в упаковочной таре.

Ходили, конечно, слухи, что на родине К. Э. Циолковского, где у нас Институт кулей и рогож, наука работает с беззаветной самоотдачей, дерзает, в прожженных химикалиями халатах стоит на переднем крае и вот-вот порадует лавиною открытий. И всем найдется тогда во что затарить свою продукцию, от тяжмашевцев до гусь-хрустальщиков.

Но что-то затягивалось дело на родине отца ракетоплавания. И даже над выработкой немудреного чурочного коэффициента Институт кулей и рогож потел много лет, а все не мог внести полную всесоюзную ясность, сколько же ящиков дощатой ветхозаветной тары должно получаться из кубометра деловой древесины: сто пятьдесят или же восемьдесят? В этих смутных условиях не до прогрессивных гофрокоробов было консервным производителям, не до сказочного полиэтилена и ударопрочного полистирола, а хоть тарной дощечки вырвать семь тысяч кубов.

А тарная дощечка, как всем известно, — это старый камень преткновения и узкое место. И чтобы все наперед было гладко, все высшие органы южной республики загодя обратились в Госснаб: наши консервы витаминизируют жителей Севера и Дальнего Востока. Наша томат-паста ложится в основу выработки всех дальневосточных рыбных консервов. Учитывая все это, просим прикрепить нас к РЕАЛЬНЫМ ПОСТАВЩИКАМ ТАРНОЙ ДОЩЕЧКИ!

— Это же надо! — обиделись в Госснабе. — Будто у нас есть нереальные или, того хуже, призрачные поставщики. Будто мы кого прикрепляли к отраженному в оперном искусстве леспромхозу города Китежа. Да мы вас увяжем с таким деревообделочным заводом, — что по последнему слову техники! Он вас тарной дощечкой завалит.

И немедленно увязали. И завод этот впрямь был по последнему слову, даже еще не полностью произнесенному. Потому что тот завод не выпускал ничего. Он еще только строился.

— Разве? — сказали в Госснабе. — Да, стало быть, произошла нереальность. Но уж теперь вам дадим таких деловых партнеров, что ах! Вот кого вам даем: Запсиб-, Востсиб-, Дальвостлесосбыты. Это киты деревообработки.

И отмобилизовались томпакские консервщики под такие обнадеживающие слова, переработали без потерь все рекордные республиканские урожаи, выпустили гору витаминной продукции, причем на самый изысканный вкус. И вот-вот должны были прийти железнодорожные составы с тарной дощечкой, но все что-то не приходили, а вместо них выстрелила телеграмма от дальневосточных рыбоконсервщиков: «Томпак, поскольку вы сорвали сроки поставки нам пасты-томата, начинаем бить вас штрафными санкциями».

— Да за что же? — через всю страну крикнул Томпак. — В чем наша вина? Мы все лето не спали ночей у консервных поточных линий. Ваш же Дальний Восток нас режет с тарной дощечкой, а вы...

— Ничего не знаем, — сказали рыбники. И через арбитраж первый раз ударили страшными штрафами, потом еще — и пошло.

Тогда, для легальности обряженный в обменщика опытом, из Томпака отбыл на берега Амура толкач. Средь заснеженных таежных просторов и лесосек, взгромоздившись на пень, летящим голосом кричал он реальным поставщикам о совести, трудовой республике юга, рабочей чести, моральном удовлетворении от материального поощрения и пр. Но все было без пользы, лишь в «Буримэлесе» подошел к пеньку сипатый мирянин, подошел и сказал:

— Ты, товарищ посланец, не толки воду в ступе. У нас, может быть, от явления молнии сгорел лесозавод, и мы, может, его восстановим. А покуда никакой вам дощечки не будет, и советуем брать материал обрезной и необрезной.

Такой странный синагогальный проистек разговор.

— Да зачем же нам та необрезь и обрезь? — закричал, взволновавшись, посланец. — Вы гоните нам в срок, что предписано.

— Вы, товарищ, в тайге обнаруживаете детский подход и утомительную настырность, — сказал и ушел сипатый.

А затем и Урыбалкинский деревообделочный комбинат известил юг страны: у нас тьма проблем, так что тарной дощечки не ждите.

Известил и Сестринсклескомплекс: мы должны давать вам фанеру, но не будем давать.

Известили восточные леспромхозы Хонуй и Сизовка в игривом, многозначительном стиле: тарной дощечки не будет, но взамен можем отоварить пиломатериалом хвойных пород, так что ловите случай.

И вовсе уж на ушко доверительно шепнул консервщикам «Глубьлеспром»: дощечки нет и вообще не предвидится, но не сторговаться ли нам иначе и полюбовно? Мы вам можем взамен кубометра тарной дощечки отвалить аж по два куба кругляка благородного кедра. Им отделать филармонию или автовокзал — все подохнут от зависти.

При этом подпись: «Глубьлеспром. Ядвигин».

Подумать только — наивыгоднейший обмен! И какие открываются перспективы! А коли предложат за пять кубометров тарной дощечки полкубометра кедровых орехов? Или восьмую часть кубометра икры лососевых рыб?

Интересные обменные предложения могут назреть от реальных поставщиков Госснаба.

А пока они назревают, в Томпаке происходит вот что: миллионы банок первоклассной продукции, произведенной еще три года назад, хранению больше не подлежат. Эти банки взрезаются, содержимое идет на переварку, затем закатывается в новые банки, а старые из пищевой дефицитной жести идут на свалку. Сотни рабочих, напрочь снятых с производства консервов, вручную воздвигают из невывезенных банок индийские гробницы и пирамиды Хеопса. Все мыслимые помещения в Томпаке арендуются под хранение готовой продукции. Дворец культуры и общежития сезонных рабочих до потолков заштабелеваны корнишонами, патиссонами, соками. Даже вокруг промышленного парового котла в зале котельной бастионом воздвигнуты банки. Но теперь, товарищи, сообщим вам, что не без радости и в этом фантастическом, неправдоподобнейшем деле: за счет перевода на централизованное пароснабжение паровой котел вообще ликвидируется, и, ура, еще один зал целиком будет превращен в консервную усыпальницу.

Словом, если это действительно так, что природа не терпит пустоты, то вскоре все пустоты города Томпака будут заполнены экстраконсервами.

Так было, так будет.

Всегда прогрессу любой отрасли сопутствовало борение идей, школ, взглядов.

— Нет, Лаврентий Аркадьевич, ваша оценка проблемы «хищник — жертва» ошибочна! Вы далеко от переднего края.

— От такого слышу, Аполлинарий Евстахиевич. Это вы плететесь в обозе. Это вы научный повозочник.

— Как же я, когда Нико Тинберген учит...

— Ну и что же, что Нико. А вот Хайндт...

— Хайндт Хайндтом, а придется носом вас ткнуть.

— Кишка тонка, Аполлинарий Евстахиевич. Еще кто кого ткнет.

Признаем: не всегда парламентские выражения сопровождают борение школ, идей, взглядов. Но что замечательно, в большинстве случаев — таковы общепринятые нормы нашего общества — борение ограничивается рамками отрасли и идет ей на пользу. И безвылазно сидит Лаврентий Аркадьевич во главе своей отрасли в лабораториях, а Аполлинарий Евстахиевич, добывая контрдоводы, во главе своей школы карабкается на Памир, Копет-Даг и Тянь-Шань.