О культуре обслуживания в гастрономе писали в газету многие покупатели. Редакция поручила Первушину установить: соответствуют ли претензии покупателей истинному положению дел.

Задание редакции требовало выдержки и недюжинного самообладания. Первушин вздохнул и снова включил магнитофон...

«— Александр Карпович, к вам можно?

— Да, да!

— Здравствуйте, Александр Карпович!

— Здраст... Слушаю вас.

— Я из «Городской звезды», корреспондент Первушин.

— Пресса. Очень и очень рад. Да вы садитесь. Удостоверение позвольте. Так. Первушин Дмитрий Николаевич. Спецкор. Очень приятно. С чем к нам?

— Да вот по письмам насчет культуры обслуживания.

— Письма? Жалобы то есть? И вам пишут? И нам — в книгу жалоб. Нервы, знаете ли у людей, нервы... Сдают нервы. Не умеем беречь себя. Через мой кабинет директора в день проходит до двадцати человек, плюс-минус. Смотришь на них, Дима, — вы разрешите, я ведь в отцы вам гожусь — и думаешь: ну зачем? Из-за чего? Ради каких-таких принципов?! Плюс-минус десять граммов, какое это имеет значение в жизни?!

— Плюс не имеет, а минус...

— Ну, минус! Какое это имеет значение? Не граммы надо считать, не на весы смотреть, а на собственное здоровье! Вот чего никакой жалобой не вернешь, не восстановишь письмом в газету! Так о чем пишут вам, в прессу?

— Разное пишут. Грубость — это первое. Грязновато. Насчет обвешивания, искусственного дефицита пишут.

— Полный ассортимент! И это вместо того, чтобы дома расслабиться, снять напряжение, посидеть за рюмочкой коньяка... Извините, Дима. Бровкин слушает. Приветствую вас! Все сделано.. Как условились. Там около пяти. Финский, отличный. Венгерского не получаем давно. Да, тот был поинтереснее. Перчик, специи, я сам предпочитаю... Да не за что, всегда рад. Так послать или от вас заедут? Саша заедет? Пусть прямехонько ко мне идет. Ну ради бога... Чем богаты, тем и рады. Всего вам наилучшего, здоровьичка! Ксении Петровне привет и тоже здоровьичка!.. Да... О чем мы, Дима? Кстати, сервелатом не интересуетесь?

— Нет, я вегетарианец.

— Правильно делаете. Особенно если сырые овощи употреблять, варить не нужно...»

Первушин выключил Александра Карповича и взял записную книжку. На ее страницах была запечатлена мозаика наблюдений. Он прочитал наугад:

«...3 октября, после трех. Отдел гастрономии. За прилавком Полечка, так зовут ее некоторые покупатели. Перманентно грязный халат. Особенно фасад. Долго недоумевал: почему? Потом увидел: она вытирает об него руки. Встал в очередь. Из дверей подсобки вышла женщина. Полечка «завесила» (принятое выражение) 1 кг сосисок женщине, а потом еще кг и еще. Завертывала и складывала под прилавок.

— А это кому? — устав ждать, спросили из очереди.

— Подшефным, — лаконично ответила Полечка и «завесила» еще два раза по кг.

Весы ее стоят почему-то у стены. Габариты Полечки полностью загораживают стрелки. Все же успел заметить: дважды она недовешивала граммов по десяти...»

Дочитав страничку, Первушин стал подбивать бабки. Заметки, магнитофонные записи и фотографии полностью подтверждали жалобы покупателей гастронома номер три-бис. Культурой обслуживания гастроном действительно не блистал. Не было здесь ее интеллигентной ноги, не оставила она заметного следа.

«Пора писать!» — решил Первушин и начал обдумывать ход, заголовок и концовку. Полет творческой мысли прервал звонок почтальона. Она принесла извещение на посылку. Первушин извещению удивился и долго его рассматривал. Отправитель своего адреса не указал, а штампы оставались загадочными, как нерасшифрованные письмена древних. Вскоре Первушин решил, что в посылке содержится очередной розыгрыш знакомого фотокорреспондента, и, сгорая от нетерпения, помчался на почту. Ящичек оказался небольшим, но тяжеленьким. Обратный адрес был странным: «Стопино, Энской области, ул. Гоголя, 8, П. П. Пружинкину». Еще более распаляясь любопытством, строя на бегу планы ответного розыгрыша и ухмыляясь, Первушин прибежал домой, взял клещи и начал распаковывать. Под крышкой лежала открытка с изображением тюльпанов; золото букв гласило: «Поздравляю!» На обороте располагался короткий, со вкусом составленный текст: «Поздравляю с наступающим! Желаю здоровья, успехов в прессе и большого личного счастья!»

Первушин замер с клещами в руках. Влекущий запах колбасы мгновенно сориентировал его на гастроном номер три бис. Вызвать двух свидетелей было делом минутным. Пришли соседи Вера и Тофик Кубеевы. Вера писала, мужчины диктовали. Опись в ее законченном виде, после «мы нижеподписавшиеся» и других отвечающих моменту выражений выглядела так:

— Хорошо тебя оценили! — сказал Тофик и, перевернув крышку, начал заколачивать ящик с благами. На чистом пространстве Первушин самолично вывел адрес стопинского мецената прессы. На почту ходили втроем, а квитанцию Кубеевы посоветовали взять под охрану как ценнейшее свидетельство неподкупности.

В этот вечер Диме Первушину уже не работалось: он поехал к товарищу, съел ужин хозяев, потому что в последние дни забывал пообедать, и посмотрел хоккей в нормальном семейном кругу. На следующий день он был уже в хорошей форме и напечатал на машинке весь материал в один присест. Первоначально придуманный заголовок «Что я видел в гастрономе номер три-бис?» показался вялым, он долго думал, пока не родилось оригинальное «А покупатель-то прав!» Отредактировав сам себя и перепечатав рукопись заново, Первушин сел в автобус и отвез фельетон завотделом Костецкому, который слыл в газете самым интеллигентным и самым придирчивым по литературной части человеком. Первушин выложил на стол письма граждан, расшифрованные записи и прочий фактический материал. Фельетон прошел на «ура» и через несколько часов стоял в номере.

Еще через сутки на автора обрушился бодрящий поток поздравлений и откликов. Плечо ныло от дружеских похлопываний коллег, голос слегка сел от разговоров по телефону с благодарными читателями. Первушина вызвал «главный», пожал руку, сказал хорошие слова и отправил в срочную командировку по письму, которое требовало особо тонкого расследования.

Командировка прошла удачно. С аэродрома Первушин махнул прямо в редакцию: дома его никто не ждал, а на работе буфетчица Зина по утрам готовила для желающих отличный омлет с хлебом под названием верещага.

— У Костецкого был? — спросила она Первушина и посмотрела со значением.

— Нет еще. А он здесь? И почему, собственно, ты меня об этом спрашиваешь? — поинтересовался Первушин.

— Зайди, узнаешь сам, — с еще большим нажимом произнесла Зина. Она всегда была в курсе редакционных дел и сейчас знала все, понял Первушин, но не хотела говорить...

И вот он у Костецкого. Тот расспрашивает о дороге, о погоде на юге, сообщает, что в филармонии состоялся очередной концерт по абонементу камерной музыки, а вчера вечером шел снег с дождем, причем скорость ветра достигала 14 м в секунду. Затем в том же повествовательном тоне говорит: в гастрономе номер три-бис по поручению горторга обсудили фельетон и обвинили Первушина в необъективности, сгущении красок и т. д. Горторг требует опровержения на страницах «Городской звезды». «Главный» категорически против и предлагает как компромисс — вынести взыскание Первушину. Гастроном такая развязка, кажется, устраивает...

Не сразу пришел в себя Первушин, а когда пришел, твердо объявил, что будет биться за каждое слово фельетона «А покупатель-то прав!». И вообще разве редакция перестала доверять сотрудникам?

— Доверять-то доверяет, — вздохнул мягкий Костецкий, — но ситуация... Попробуйте извиниться, — неожиданно предложил он.

— Извиниться?! За что?! Перед кем?!

— Господи, Дима, — пояснил Костецкий, — конечно же, перед гастрономом, перед директором. Он звонил мне и произвел впечатление достойного человека.