— Какой там список, комбат,— покачал головой Глеб.— Его, этот список, вместе с писарем... разорвало.

— Ну, вот опять непорядок,— старшина смекнул, что вышло не очень-то аккуратно, будто писарь был виноват в том, что его разорвало.— А приказ надо слушать, не рассуждать. Значит... Собственно, все ясно. Батальон форсирует рубеж, укрывается в лесу и имеет направление движения на Днепропетровск. Карты у нас нету, поэтому на глазок придется. Ваша группа по выполнении задания догоняет батальон... Замок из «максима» не забудьте вынуть. Все ясно? Главное, в аккурат на левый фланг перескочить. Как станут нас отсюда вышибать, вы — балочкой, балочкой и фланкирующим огоньком... отсекайте. В спину вам не зайдут, не- бойтесь, там болотце свирепое... Не подведите, братцы...

Братцы понимающе смотрели на комбата. Нет, они не подведут.

— Чего уж там... сделаем,— ответил за всех Вилька. Старшина почувствовал щекотание в носу. Ему очень

хотелось обнять, расцеловать этих мальчишек, по-русски; но он только проговорил глухо:

—Ну вот... Я пошел. Бывайте. Ни пуха вам, ни пера...

Тяжело выбравшись из пулеметного окопчика, он пополз, хоронясь то меж грядок, то в кустарнике, на свой НП —к груде закопченного кирпича; это все, что осталось от чистенькой украинской хаты,— разбитая печь и рухнувшая труба. Возле нее глухо стонал немолодой уже боец, из ополченцев. Он сидел, прислонившись спиной к остаткам печи,—глаза странно спокойные, двухнедельная щетина, на животе трофейный автомат,— изредка приговаривая по-бабьи, уважительно, с надрывом:

— Ho-оженька ты моя, но-оженька...

Рядом с ним стоял сапог с аккуратно срезанным до половины голенищем.

Старшина узнал бойца. Он пристал к батальону на речке Синюхе. Занесло его сюда, как он утверждал, из-под Киева. И ему никто не верил. Шутка ли! Но он все твердил, что говорит истинную правду. Севернее Богуслава их часть попала между двух танковых колонн, и фашисты гнали их на юг.

Воевал этот боец как полагается, с душой. Однако сегодня сплоховал. Когда комбат вызывал добровольцев, этот оказался в числе воздержавшихся. Даже глаза отвел. Может, дети у него, жена хорошая?.. Боец — не трус. Нет уже в батальоне трусов. Просто не все люди одинаковы. Один готов тысячу раз рискнуть жизнью в надежде, что есть все же шанс выжить. А ежели даже и наверняка... Вот парнишки, так те наверняка... Хотя и они небось надеются. Молодо-зелено... Должно быть, у каждого есть свое понятие о том, что наверняка, а что — нет.

— Хороший дядька,—сказал Вилька, как только старшина отполз. ,

— Человек. Ему бы подсыпать грамотешки — в генералы производи,— согласился Юрка.

Глеб после раздумья:

— Чудаки. Дело не в петлицах. Здорово нас генерал разлохматил, а? Уря-а — и нет батальона! А этот... Умный мужик. Прижимистый.

С большака свернула большая крытая машина. Она покатилась по дорожке, волоча за собой хвост пыли. Остановилась возле танков. Через минуту-другую послышался громовой хрип, треск, и вдруг на всю округу разнеслось:

Легко на сердце от песни веселой, Она скучать не дает никогда...

— Все ясно,— оживился Юрка.— Агитация унд пропаганда.

Шальной Вилькин глаз заметался в орбите: — Ну прямо как в ресторане. Вот только меню почему-то не. подают.

— Дураки,— с чувством произнес Глеб. И так и осталось неясным — кто дураки: его товарищи, острящие ни к месту, или те, кто завел пластинку.

Песня смолкла. Вновь хрип и треск, затем — громовой голос, лишенный живых интонаций:

— Красные .солдаты! Красные солдаты! Ваше сопротивление бессмысленно. Бросайте оружие. Ваша армия не существует. Через две недели падет Москва. Подумайте о своих семьях. Непобедимая германская армия раздавит вас. Даем пять минут на размышления. Помните: наш штурм — ваша смерть.

Из репродуктора разлилась шустрая песенка, которая, по замыслам фашистских пропагандистов, особенно ярко рисовала все прелести капитуляции. Динамик надрывался голосом Лещенко:

У самовара я и моя Маша,

А на дворе совсем уже темно....

Кончилась пластинка — новая песня, такая милая, родная песня:

Расцветали яблони и груши,

Поплыли туманы над рекой,

Выходила на берег Катюша...

У Глеба вдруг сморщилось лицо, брызнули крупные слезы.

— Катя!.. Катя... Я вам покажу Катю...— он рванулся к пулемету.

— Стой!.. Балда!—Вилька и Юрка навалились на Глеба, отдирая его пальцы от рукояток «максима».— Комбат кокнет, раскроешь... Стой, сумасшедший.

Глеб упал ничком на дно окопчика, рваная гимнастерка трепетала.

—- Катя... Катя... У, гады... вашу мать!.. Катя...

Наконец он утих. Тяжело дыша, Вилька и Юрка в открытую размазывали по щекам слезы. Вместе с грязью.

Со дна окопчика приподнялся Глеб. В глазах его, зеленых, больных, мерцала ненависть. Он сказал тихо:

— Поклялись отомстить за Катю?

— Сделаем,— Вилька вздохнул.

— Ну чего, чего они не прут, паразиты!..

И они поперли..

Танкист со шрамами на лице так тогда и не забрался в башню. Атака сорвалась. Крохотный кусочек металла, износившийся в походе, отказался служить войне. Чтобы, заменить его, требовалось время.

— Придется атаковать с одним, танком, — сказал гауптман.

— Это исключено, — возразил майор, закуривая сигарету.- Я головой отвечаю за своего подопечного, «за славного мальчика», как — изволили выразиться. Потерпите, гауптман, часом раньше, часом позже...

— Не до ночи же мне с ними возиться.

— Послушайте, гауптман, оставьте их в покое, дайте спокойно унести ноги. Ну что за честь убивать полуубитых? Их прикончат другие.

Молодой человек покачал головой.

— А приказ? Можно было бы, конечно, откоординировать действия с левобережным гарнизоном, но... Вы, разумеется, понимаете, господин майор. Слишком много чести для горстки оборванцев. Впрочем, я человек, гуманный. Пока чинят вашу коробку, я сделаю еще одну попытку... Крамер! Подскочите на рокадную дорогу. Там катит много всякого добра. Если встретите щенков из питомника... ну, вы понимаете, существуют вояки с громкоговорителями... Возьмите мою машину.

Майор-танкист присел в сторонке и принялся тянуть из фляги коньяк. Немного погодя предложил:

— Гауптман, давай-ка на брудершафт, а?

— После боя, господин майор. После боя.

...Кончилась «Катюша». Подождали еще пять минут.

Смеркалось.

— Упустите вы их гауптман,—издевался танкист, — ей-богу, упустите.

Гауптман бросил со злостью:

— Можете поспать в своем танке. Мы займемся ими с вашим подопечным.

Золотоволосый мальчик, так и не вылезавший из башни, стоял, высунувшись по пояс. Он не слышал разговора; старших офицеров. Он рвался в бой.

Пьяный танкист молча отправился к своей машине. Вернулся, сказал:

— Гауптман, дайте на пять минут огня, прижмите их к земле. Танк мой уже в порядке.

Глеб сидел на дне окопчика, и губы его шевелились: «Катя... Катя...» Юрка принялся нянчить руку. Вилька угрюмо молчал.

Пропела первая мина, другая...

— Все, поперли!— вскричал Вилька и вроде бы даже обрадовался. Глеб, не замечая взрывов, вцепился в пулемет.

Немцы ворвались на пепелище. Впереди них ползли, громыхая, неумолимые, стальные чудовища. Они поводили, короткими хоботами и, не спеша, плевались смертью, резали пулеметными косами.

Майор-танкист знал свое дело. Он вовсе не собирался задерживаться в развалинах деревеньки. Надо прорваться к. реке, отрезать путь бегства. За ним, переваливаясь, на ухабах, рычал второй танк, бежала железно-головая пехота.

Головной танк дополз до околицы. В полусотне метров сквозь космы плакучих ив маслено поблескивал Ингулец. Парнишки-пулеметчики торопливо катили по овражку дребезжащий «максим». Они опаздывали. На левофланговую позицию не поспеть. Все!

. ...Пулеметчики не видели, как из ямки вырос долговязый нескладный боец и на глазах у обалдевших гансов, высоко, по-журавлиному вскидывая ноги, быстро побежал к головному танку. На вытянутых руках боец бережно держал расписной глечик.